Азиза Ахмедова - Апшеронская баллада

— Погляди, уже миндаль зацвел.

— Слава аллаху, еще одну зиму пережили. — Бабушка как-то особенно пристально смотрела на деда, вроде хотела что-то разглядеть в нем.

Дед смущенно покряхтывал, отворачивался от больших черных глаз и торопился обрадовать маму:

— Собирайся, детка, на дачу. Сложи постель, посуду. Пора переезжать.

Мама оживлялась, понимающе кивала (она вообще и без слов понимала деда) и принималась за дело. Работала она самозабвенно, вся отдаваясь хлопотам. И не всегда можно было понять: в радость ли ей эти новые заботы или просто необходимость заставляет готовиться к переезду? Зато я была счастлива. На даче меня ждала совсем другая жизнь — сыпучий золотой песок, свобода, волшебные сказки деда… И еще море, всегда такое удивительно разное. Оно напоминало мне огромный синий (глаз, в который так и хочется заглянуть, а иногда бегущие к отмели бурунчики казались какими-то живыми существами: зазеваешься у воды — шаловливо окатят брызгами и присмиреют у твоих ног.

И вот этот прекрасный день наступал. Папа приезжал на машине. Грузовик останавливался у нашего дома и нетерпеливо сигналил. Тут же со всех переулков и тупиков сбегалась к нашему двору детвора. Все с завистью смотрели на машину, на меня. Я вертелась под ногами у взрослых, счастливая, гордая, потому что была единственным ребенком в семье: все меня баловали и разрешали многое. Только бабушка, как всегда ворчливая, недовольная, кажется, даже тем, что родилась, сердито отталкивала меня костлявой рукой: «Что за девчонка!» Ее суровые черные глаза становились совсем круглыми, в туго повязанном платке резче, острей делался темный профиль; хрящеватый нос с горбинкой и пальцы, чуть скрюченные от старости, делали ее похожей на большую, встревоженную птицу. «Отойди! Не мешай перетаскивать вещи. Сколько можно юлой крутиться!»

На минуту я притихала, обиженная на бабушку, отходила в сторонку, но вскоре общее оживление вновь захватывало меня, и, забыв обо всем, я принималась таскать к машине свои игрушки, карабкалась на подножку, прыгала и визжала, бурно выражая восторг.

Дедушку я любила больше, чем бабушку. Рано поседевший, мягкий, уравновешенный человек, может быть, внешне и не очень заметный, он всегда делал самую значительную работу дома. Я не раз замечала, как на этого сильного, умного человека раздраженно покрикивала бабушка, а он только отмалчивался или же виновато улыбался. Это страшно злило меня. Мне всегда в таких случаях хотелось защитить дедушку: он был такой добрый, терпеливый. Но я ни разу не решилась возразить бабке, похожей на старую птицу.

Вот и в тот день мне очень хотелось сесть в кузов рядом с дедом. Но бабушка почему-то решила, что я должна находиться рядом с ней в кабине. Дедушка вместе с мамой устроились на мягких тюках и о чем-то всю дорогу говорили. Обычно неразговорчивая, мама вдруг становилась болтливой, когда рядом находился дед. Я заметила, что они могут подолгу говорить друг с другом и вроде им времени не хватает, чтобы наговориться.

Дорога была каменистой, кое-где рытвины засыпаны галькой. Всю дорогу я любовалась простором, который открывался мне из окна, и бесконечно задавала вопросы.

— Что трещишь, как кузнечик? — возмущалась бабушка. — Сколько можно говорить, ты что, белены объелась?

— А что это такое — «белены»? — спросила я бабушку.

Старуха молча поджала губы: она не любила, когда ее уличали в незнании.

Помню, как мои дяди, смеясь, спрашивали:

— Севиндж, как называют тех, кто много говорит?

— Бабушка говорит, что они пустомели. — Но смысла этого слова я тоже не знала и сразу важно добавляла: — Я белены объелась, поэтому и болтаю без умолку.

Я всегда очень любила море. Любила и нетерпеливо ждала встречи с ним оно занимало огромное место в моих ребячьих радостях. Живое, изменчивое и немножко загадочное, оно волновало меня, наполняло восторгом. Я обмирала, завидев издали синий краешек воды. И, приехав на дачу, тут же бежала к Хазару. Мне всегда казалось, что Каспий, как и я, радуется встрече, приветствует меня. А вот и мой пляж. Он раскинулся сразу же за зарослями широколистого инжирника. Ракушечный берег его порос пахучей полынью, разбросанной серебристыми лоскутками.

Почти у самой дачи дедушка всегда первым сходил с машины, чтобы встретиться со старым, как и он, морщинистым деревом. Ему очень нравилось сидеть под тенистым тутовником, и мне всегда казалось, что они не только понимают друг друга, но и говорят о чем-то на своем, только им понятном языке. Я устраивалась на коленях у деда и сидела тихо-тихо… А еще дерево напоминало мне костер. Только пламя было зеленым, и под темными листьями прятались золотые бусины плодов. Видно, им не терпелось, как и мне, поскорее «повзрослеть». Они с каждым днем делались ярче, превращались из маленьких зеленых шариков в сочные темно лиловые ягоды.