Исаак Башевис-Зингер - Поместье. Книга I

— У меня паспорт есть и все, что надо. Мне жандармов бояться нечего.

— Вот и хорошо. Пусть пан помещик не сердится. Мы люди маленькие, закон есть закон. А мы всем угодить стараемся. Двоша, неси воду!

— Подожди минуту, не горит.

— Где наша комната? — спросил Люциан.

— Вот здесь, за занавеской. Только прибрать надо. Сейчас гостей мало, так мы туда кур пустили. Двоша, убери!

Двоша оперлась подбородком на черенок лопаты.

— Мне что, разорваться?

— Я же сказала, присмотрю за хлебом.

— А если пригорит? Ничего, подождут немного.

— Что они там бормочут? — спросил Люциан Мирьям-Либу. Она не ответила. Он принялся шагать туда-сюда.

— Есть тут отхожее место?

— Да, пан помещик. Во дворе.

Люциан вышел. Мирьям-Либа осталась стоять посреди комнаты. Хозяйка приблизилась и пристально посмотрела из-под платка.

— Знакомое лицо. Могу поклясться, где-то я пани видела.

Мирьям-Либа побледнела.

— Где?

— Не знаю, пани помещица. Я же столько людей вижу, попробуй запомни, где кого повстречала. Но глаз у меня хороший, если раз чье-нибудь лицо примечу, то уже никогда не забуду.

И вдруг придвинулась и тихо сказала по-еврейски:

— А ты ведь еврейка, милая…

К дому подъехала кибитка. Дверь распахнулась, и вошли трое евреев в меховых шапках. За ними вошел возчик с кнутом. Один, в хорьковой шубе, невысокий и широкоплечий, с полным лицом и светло-рыжей бородой веером, в одной руке держал посох, в другой корзину и словно приплясывал на ходу. Он ударил посохом о пол и хрипло выкрикнул:

— С Пуримом вас, евреи! Водки нам!

Высокий парень в длинном кафтане нес две сумки. У него была бородка клинышком и пейсы до плеч. Он улыбался хитрой улыбкой человека, который слегка выпил в компании совершенно пьяных. Третий был тщедушный, низенький, в ватном кафтане и облезлой шапке, все время сползавшей на глаза. Бороды у него не было, только длинные пейсы. Он держал в руках деревянный ящик и книгу. Возчик в овчинной шапке и безрукавке отряхивал снег с сапог.

— С Пуримом! С праздником! — снова выкрикнул толстый хасид.

— С праздником, — откликнулась хозяйка. — Шушан-Пурим [74] В столице Персидского царства Шушане (Сузах) евреи отмечали спасение от гибели не 14, а 15 адара, поэтому в некоторых городах (Иерусалиме, Тверии и др.) Пурим празднуется 15 адара до сих пор. В других местах 15 адара, так называемый Шушан-Пурим, праздником не является. сегодня…

— Пурим есть Пурим. Если Пурим в Шушане, значит, и в Ольшанове тоже. Водки хотим!

— Будет вам водка. За деньги все, что угодно, хоть луну с неба.

— Водки, да покрепче, чтоб нутро обжигала. И закусить.

— Варшавским поездом едете?

— Пока что мы здесь, а не в поезде.

— Только закусить или умыться тоже?

— И закусить, и руки омыть перед трапезой. Пурим — не пост. Есфирь уже попостилась за нас, не так ли, евреи? Она была царица, вот и постилась, а мы принцы, поэтому желаем гусиную ножку!

Еврей, который хлебал борщ, оторвался от книги, посмотрел поверх очков и кашлянул. Тот, что считал деньги, даже не взглянул на вошедших. Женщина вынула из печи последний каравай.

— Двоша, подай им водки. Я пойду приберу.

Трое в меховых шапках сели за стол. Багаж они положили на пол посреди комнаты. Немного посидели, перемигиваясь и барабаня пальцами. Опять заговорил старший:

— Что ж мы приуныли? А возможно, шестнадцатого!

— А возможно, семнадцатого!

Толстый хасид запел, молодые подтянули. Все трое притопывали ногами в такт, улыбались пьяноватыми улыбками и пощелкивали пальцами. Вошел Люциан.

— Что за синагога?

— Может, пан сядет, — ответила хозяйка. — Люди ничего плохого не делают. Веселятся, поют.

— С чего это они веселятся?

— Веселимся, пан помещик, потому что сегодня праздник и есть Бог на свете, — сказал старший хасид. Он говорил по-польски, как деревенский мужик. — Бог повсюду: в Ольшанове, в Замостье, в Варшаве, в Скаршове. Бог везде, вот и надо веселиться и радоваться. А чтоб было весело, надо выпить!

— Как там наша комната?

— Подожди, пан помещик, сейчас порядок наведу. Что господа будут есть?

— Чего ты хочешь, любимая?

Мирьям-Либа так и стояла посреди помещения, возле багажа хасидов.

— Я? Я не голодна.

— Любимая, надо поесть. Водка найдется?

— Целая бочка.

— Пожалуй, выпью немного. А вы, евреи, не орите во всю глотку. Если Бог здесь, то Он, наверно, не глухой. Когда тихо говорят, тоже слышит.

— Твоя правда, пан помещик, однако надо радоваться. Кто радуется, тот не грешит. Все грехи от уныния.