Исаак Башевис-Зингер - Поместье. Книга I

— Папа!

Граф приоткрыл глаза.

— А, это ты? Устал я что-то. Пол-России проехал. И есть хочу. Давай, снимай черные тряпки. Средневековье кончилось. Хватит идеализма! Хватит поэзии! Хватит узколобого патриотизма. Трубы — вот что нужно Польше. Высокие, дымящие трубы. И навоз для полей. Много, много навоза!..

Все произошло в одно мгновенье. Из Варшавы приехали инженеры с инструментами и начали размечать дорогу от известковых разработок до железнодорожной линии. Калман взял ссуду в Коммерческом банке. Нагрянул варшавский инспектор с целой свитой помощников, и пришлось дать для них обед и поставить шампанское. Валленберг прислал депешу, что работа задерживается из-за нехватки шпал, и предупредил, что расторгнет контракт и потребует через суд неустойку. Теперь Калман Якоби был вынужден за свой счет покупать рельсы и вагоны, из собственного кармана платить инженерам, мастерам и механикам. Он открыл в Ямполе контору и нанял служащих. В Польше не удалось найти людей, которые знали бы русский, и Калман набрал литваков [36] Литвак — литовский или белорусский еврей. Литваки, как правило, были и остаются противниками хасидизма. , бритых просвещенцев в короткой одежде. Один из них, Давид Соркес, закончил Житомирское раввинское училище. Он сыпал цитатами из Талмуда, втихаря курил по субботам и сочинял стихи на древнееврейском языке. У другого, из Вильно, по фамилии Шалит, жена ходила с непокрытой головой [37] По Закону замужняя женщина должна скрывать волосы под париком или головным убором. и говорила по-русски. Третий, Игнац Герман, хоть и был из Польши, вел себя не лучше «крестовых голов» [38] Виленский гаон Элийогу бен Шлойме-Залман (1720–1797), духовный лидер литовских евреев, однажды, вопреки мнению хасидских раввинов, признал рыбу с пятном в форме креста на голове кошерной, после чего «крестовыми головами» стали называть скептиков и рационалистов. Обычное прозвище литовских евреев. . Ходили слухи, что в 1863 году он был офицером у панов. Все они по вечерам часто собирались у ямпольского аптекаря Грейна, пили чай из самовара и играли в вист. Калману очень не хотелось связываться с такими людьми. Весь Ямполь твердил, что просвещенцы сбивают с пути молодежь, но Калману нужны были писаря и счетоводы, которые могут писать прошения на русском языке. Он сам продолжал вести счета, карандашом записывал в книгу доходы и расходы, прибыль и долги. Странно. Когда Калман был беден, он никому не был должен ни гроша. Теперь же, разбогатев, он весь в долгах как в шелках…

Тем временем продолжали готовиться к свадьбе. Сначала ее назначили на первую субботу после праздника Швуэс, но Зелда не успела приготовить для Шайндл приданое, и свадьбу отложили на шабес-нахму [39] Шабес-нахму — «суббота утешений», первая суббота после Девятого ава, поста в память о разрушении Храма. Ав — одиннадцатый месяц еврейского календаря, приходится на июль — август. . Шайндл расплакалась, когда услыхала, что ей придется ждать лишних два месяца. Чтобы ее утешить, Калман дал ей бумажную десятирублевку:

— Купи обновку какую-нибудь.

— Папа, я уже не маленькая!

— Это заметно…

Калман покачал головой. Как только он разбогател, все стали предъявлять ему претензии. Приходилось платить, подкупать, раздавать деньги, подарки и обещания. Зелда не давала житья, будила среди ночи. У нее ломило кости, она страдала от головных болей. По ночам она просила Калмана зажечь свечу, растопить жира, положить ей компресс на живот, растереть ее уксусом или спиртом. Она жаловалась снова и снова, что богатство принесло ей одни несчастья и огорчения. В ночном чепце Зелда сидела на кровати. Худая шея, морщинистые щеки, в глазах — растерянность и беспокойство.

— И что толку от твоих денег? — вопрошала она. — Ни на этом свете счастья не принесут, ни на том. Только жизнь сокращают. И детям от них только хуже, дай им Бог здоровья, чтоб они мои кости пережили. Девочки-то в чем виноваты, а?

— И чего ты от меня хочешь? — спрашивал в ответ Калман. — Что, все выкинуть? Это Богом предначертано, ничего не бывает просто так. Хоть все имущество выброси, оно опять вернется.

— Какой ты муж? Дома не бываешь, совсем в лесу поселился. Бог знает, чем ты там занимаешься. Мужчина — он ведь и есть мужчина.

— Не говори глупостей, Зелда. Ерунду болтаешь.

— Кто ты такой? Простой человек. Меня ведь Ареле сватали, ученому, это мать, царство ей небесное, тебя выбрала. И что она в тебе нашла? Уж прости, но сразу было видно: невежда невеждой. — И вдруг резко меняла тон. — Калман, не протяну я долго! С каждым днем силы уходят.