Исаак Башевис-Зингер - Поместье. Книга II

Даже не могу описать, как сильно Нью-Йорк отличается от других городов! В Берлине и Париже тоже немало удивительного, но Берлин и Париж хоть чуть-чуть похожи на Киев или Варшаву, а в Нью-Йорке все совсем иначе. Он далеко не так красив, как Париж! Даже, можно сказать, вовсе не красив. Большинство домов не оштукатурено, повсюду голый кирпич. Дворов здесь нет, дети играют прямо на улице. Я учила в гимназии французский, а по-английски не понимаю ни слова. На пароходе все разговаривали по-русски. Мне дали самоучитель, но у американцев очень странный выговор, как будто у них рты устроены не так, как у всех людей. Бог знает, выучу ли я когда-нибудь этот язык. Мы поселились в еврейском квартале. Александру Америка сразу не понравилась, вы же знаете, как быстро он загорается и остывает. Мы быстро нашли комнату у одной вдовы, в оплату также входит обед. Еврейский язык здесь не такой, как у нас, в нем очень много английских слов. Хозяйка называется «миссис», квартирант — «бордер». Жара здесь просто непереносимая, продукты надо хранить на льду. Люди ходят по улицам полуголые, спят на крышах. Крыши здесь не наклонные, а плоские, как на Востоке. Мне иногда кажется, что я попала куда-то в Персию или Палестину. Здесь много немцев и евреев из Германии, которые говорят по-немецки, и мы кое-как друг друга понимаем. Американцы — очень приветливый, дружелюбный народ, когда спрашиваешь дорогу, берут под руку и провожают. Еврейские колонии отсюда очень далеко, несколько суток на поезде. Говорят, там совсем дикие места, только индейцы живут. Кстати, в Нью-Йорке много негров, они совершенно черные, и китайцев, но кос они тут не носят. Попадаются испанцы, итальянцы, много поляков. Те, кто недавно приехал, отправляются на угольные шахты. В городе много железных мостов, по которым ходят поезда. Есть тут и трамваи, они очень смешные, билет надо опускать в стеклянную коробку. Из одной части города в другую надо добираться паромом. Приезжих тут называют зелеными. Да, я, ваша дочь, здесь зеленая, все так говорят.

Родные мои, вы о нас не беспокойтесь, хотя здесь все далеко не так прекрасно, как расписывал агент. Работу найти очень трудно. По так называемому Свиному рынку ходят безработные и ждут, что кто-нибудь их наймет. У одного в руках пила, у другого рукоятка от швейной машины или еще какой-нибудь инструмент, чтобы сразу было видно, у кого какая профессия. Хозяева и агенты приходят и выбирают. Очень похоже на невольничий рынок. И все-таки грязного, плохо одетого или босого тут встретишь редко. Даже самые бедные люди едят белый хлеб и открыто говорят, что думают. Тут и мужчины, и женщины смело высказывают все, что в голову приходит. Иногда не могу удержаться от смеха, такое тут все забавное. Здесь не стыдятся никакой работы. Я собираюсь устроиться в мастерскую, по-местному «шап». Александр тоже обязательно что-нибудь найдет, хотя и говорит, что хочет поселиться в колонии или вернуться в Европу. Видно, как ему тяжело. Конечно, он поступил глупо, но нельзя же за это так себя казнить! А эта Сабина мне никогда не нравилась, она всегда вела себя не по-родственному. Вот только ребенка жалко.

Дорогие мои, мы постоянно вас вспоминаем, думаем и говорим о вас днем и ночью. Подозреваю, что Александр написал вам письмо, где высказал все свое разочарование, но не воспринимайте этого всерьез, у каждого бывает такое настроение. Здесь очень напряженная обстановка, все бегают, мелькают вокруг, как во сне. Иногда мне кажется, что я до сих пор на пароходе. Голова кружится, все плывет перед глазами: стены, улицы, земля и небо. Но говорят, это скоро пройдет. По крайней мере, тут нет опасности чем-нибудь заболеть.

Как ваши дела, мои дорогие, любимые, единственные? Знаю, вы беспокоитесь из-за нас. Вы будете смеяться надо мной, но у меня одно желание: перевезти вас сюда, чтобы мы были все вместе. Тут много синагог и верующих евреев с бородами, хотя все носят короткую одежду. Кризис будет не вечно, и мы снова станем счастливы. Обнимаю и целую вас тысячу раз. Надеюсь, вы напишете мне длинное-длинное письмо, где подробно обо всем расскажете. Когда я пишу вам, мне кажется, что вы здесь, рядом.

Ваша любящая дочь

Соня

Письмо Ципкина Сабине:

Дорогая Сабина!

Я писал тебе уже дважды, из Монте-Карло и из Парижа, но ты не посчитала нужным ответить. И вот теперь я пишу тебе из Нью-Йорка в третий и последний раз. Не в моем характере перекладывать свою вину на кого-то другого. Но такова, видно, моя судьба, иначе я не могу объяснить, почему за последний год я наделал столько глупостей. Я сам себя загнал в угол и не вижу выхода. Ты, наверно, заметила, что у меня даже почерк изменился. С шести утра и до позднего вечера я работаю на станке, делаю крышки для консервных банок. Я и так всегда был на стороне эксплуатируемых, но не представлял себе, что фабрика или мастерская, «шап», как ее здесь называют, — это сущий ад: грохот, вонь, пыль и бесконечная ругань мастера. Не знал, что день, час или даже десять минут могут тянуться так долго. Ноги болят, в глазах рябит, голову будто сверлом сверлят, и это шесть дней в неделю за пять долларов. Стою у станка и нажимаю на педаль, так сгибается полоса жести. Первую половину дня не могу дождаться гудка на «ланч». Перекусить ходим в забегаловку при пекарне. Едят там стоя или сидя на высоких одноногих табуретках, такие только американцы могли придумать, они на всем экономят. А после обеда не могу дождаться гудка, который означает, что рабочий день кончился и можно идти домой. Дом, где я живу, стоит возле самого элевейтера. Это такая железная дорога, поезд проходит буквально под окном, и в комнате вся мебель дрожит. Меня уверяют, что я к этому скоро привыкну, но такая привычка — сама по себе плевок в лицо всему человечеству. Одно утешение: я изучаю новую сторону жизни, смотрю, так сказать, суровой правде в глаза.