Исаак Башевис-Зингер - Поместье. Книга II

— Ладно, тоже лишними не будут. У нас за все про все три тысячи, кроме тех, которые надо оставить на детей. Боюсь, первый год придется нам поголодать.

— На хлеб я как-нибудь заработаю.

— Ну, мойся. Скоро сын придет. В Ямполе подумали, что я с ума сошла. Тебе сегодня никуда не надо?

— Нет. Мне идти некуда.

— А Соня где?

— Не знаю.

— Вот и случилось то, чего я столько лет ждала. Ты мой муж, я твоя жена. У тебя чудная дочь, красавица. А ты о ней даже не спросил.

— Сейчас меня только одна женщина интересует.

— И тебе не стыдно? Но как же я счастлива!.. Давай-ка я тебя помою.

Клара взяла губку и намылила Александру спину, плечи, грудь. Потом стала натирать его одеколоном и вдруг уткнулась лбом ему в плечо и, кажется, задремала стоя. Накатила усталость, колени подогнулись. Ведь она почти не спала ночами, с тех пор как Ципкин пришел и написал расписку. И не ела. Она чмокнула его в щеку и сказала, что ей необходимо прилечь хотя бы на пару минут. В гостиной она упала на диван. Да, она одержала великую победу, но войну еще не выиграла. Этот слабак просто втихаря сбежал из дома, у него духу не хватило сказать жене правду в глаза. Хотя она, Клара, сама посоветовала ему так поступить… Она закрыла глаза и погрузилась в темноту. Он бросил ради нее семью, отказался от карьеры. Видно, она может строить свое счастье только на чужом несчастье. Клара схватилась за голову. Что за хаос у нее в мыслях! Какой сегодня день, какое число? Господи, что будет через неделю, через месяц, через год? А ведь что-то будет. Время не стоит на месте…

Миреле арестовали. Из Отвоцка пришло сообщение, что Мирьям-Либа очень плоха. Шайндл родила мальчика. Нужно было сделать обрезание, Азриэл должен был пригласить родителей и тестя. Все это было очень трудно — и физически, и морально. Обрезание казалось Азриэлу варварством. Неужели так необходимо выполнять эту заповедь? Ведь перестали приносить в жертву животных. Правда, почти все варшавские ассимиляторы обрезают детей, но где тут логика? Почему Азриэл, врач второй половины девятнадцатого века, должен подражать бедуинам, которые до сих пор не отказались от этого дикого обычая? Но не делать нельзя. Шайндл будет ужасно огорчена. Родители тяжело переживают арест Миреле, и еще один удар совсем их добьет. И что сказать деду Калману, на деньги которого Азриэл учился? Может быть, Азриэл даже потеряет место в больнице: еврей, не сделавший ребенку обрезание, атеист и политически неблагонадежен. И родителей придется позвать, хотя Азриэлу было стыдно перед соседями-христианами за отца в меховой раввинской шапке и мать в чепце. При этом Азриэлу было стыдно, что он стыдится родителей, и от этого стыд становился еще сильнее. У Шайндл все кошерное, но реб Менахем-Мендл и Тирца-Перл все равно не будут есть в доме сына, они давно говорили, что ни к чему не прикоснутся. Мало того, малыш заболел дизентерией, и было неясно, получится ли сделать обрезание на восьмой день или придется отложить. Вся эта история превратилась для Азриэла в настоящий кошмар.

Азриэл поступил легкомысленно. Он не рассказал госпоже Беликовой, что его жена беременна и он скоро в третий раз станет отцом. Но тяжелые роды Шайндл, путаница с обрезанием и болезнь ребенка мешали ему приходить к Ольге или встречаться с ней в Саксонском саду. Даже когда они встречались, Азриэл выглядел растерянным, усталым и невыспавшимся. Нелегко гулять под ручку с дамой, когда твоя жена собирается рожать. Азриэла мучила совесть. И все-таки он думал о том, чтобы раз и навсегда покончить со своим еврейством. Чего евреи хотят, к чему стремятся? Ради чего все эти мучения? Мессия не придет никогда. Пусть верующие надеются на загробную жизнь, но он-то здесь при чем? Зачем ему нести этот груз? Какой смысл входить в еврейскую общину? Азриэл фантазировал, что они с Ольгой уедут в Россию или даже во Францию или Америку, где можно отбросить наследие предков и жить свободно.

Письмо о том, что Мирьям-Либа при смерти, лежало у Азриэла в кармане и не давало покоя. Ее сумасшедший муж Люциан все еще сидел в тюрьме. Отец отказался от нее, сестра о ней и слышать не хотела. Получалось, только Азриэл мог побыть с Мирьям-Либой в ее последние дни, но как ему уехать из города?

Он слушал рассказы пациентов, но у него в голове был не меньший беспорядок, чем у них. И роды, и обрезание стоили денег, а он ничего не подкопил. Пришлось взять в кассе сто рублей под высокие проценты. Он выписывал больным рецепты: снотворное, успокоительное, обезболивающее, но лекарство лишь ослабляет симптомы. Само общество с устаревшими законами, пустыми привилегиями, фанатичной религиозностью, диким стремлением к материальным благам — вот причина душевных болезней. А что он, Азриэл, мог поделать? Вступить в борьбу, как его сестра Миреле? Но Миреле не знала истории. А Азриэл знал, что стоит победить одну несправедливость, как тут же ей на смену приходят десять. У каждой революции есть свой Робеспьер, свой Наполеон, свой Меттерних. В борьбе погибли миллионы молодых людей, а у власти по-прежнему бисмарки и Победоносцевы. Вся Варшава говорила о провокаторе Минском, который сдал группу Марии Богушевич. Недавно был повешен некий Ковалевский. В России среди революционеров разлад, они предъявляют друг другу обвинения одно чудовищнее другого. Что будет с его сестрой? Отсидит десять лет, выйдет старой, больной и, наверно, разочарованной. Каждый день в Шлиссельбургской крепости и здесь, в Павяке и Цитадели, молодые люди вешаются, сжигают себя, облившись керосином, или пишут царю прошения о помиловании. Многие сходят с ума, и их переводят к Азриэлу, в больницу бонифратров…