Исаак Башевис-Зингер - Поместье. Книга II

А Бобровская наставляла:

— С чего это тебя заподозрят? Ты же девушка взрослая. Только беретика этого не надевай и книжек с собой не бери. Лучше к какому-нибудь еврею иди. Ему все равно, кто ты и откуда украшения, лишь бы прибыль получить. Посмотрит в микроскоп, и, если камень настоящий, получишь рубля два. Он тебе расписку даст, что ты должна процент платить, пока свою вещь не выкупишь. Если вовремя не заплатишь, он ее на аукционе продаст.

— Где такого еврея найти?

— Да их сколько угодно. Один тут есть, недалеко, на Желязной.

— И как же я двадцать пять рублей наберу?

— Ничего не поделаешь, раз это столько стоит…

— Да и некогда. Мне в гимназию ходить надо.

— Про гимназию забудь!

— Как это «забудь»? Не могу же я прийти домой и сказать, что… Они ведь столько денег потратили.

— А это уже не мое дело. Я тебе вообще ничего не должна, ты мне никто. Могла бы просто тебе сказать, чтоб ты мне голову не дурила, и до свидания. Но такой уж я человек, всем помочь пытаюсь. Если вижу, что у кого-то горе, сразу сердце кровью обливается. Кто бы он ни был, хоть жид…

— Может, пани за меня в ломбард сходит? Я не умею.

— Когда? Как? Да меня скорей, чем тебя, заподозрят. У меня украшений нет. Были когда-то, но ничего не осталось, кроме крестика. Так когда пойти собираешься? Чем быстрее, тем лучше. А чем дольше тянуть, тем опаснее будет.

— Да, я понимаю.

— И зачем я в чужое дело полезла? Мало мне своих бед?.. Давай, доедай кашу!.. В мои годы уже покоя хочется хоть капельку, ей-богу…

Бобровская поднялась, но тут же снова села и, не выпуская пустой чашки, из которой пила Ванда, сложила руки на коленях.

Был поздний вечер. Доктор Завадский, Мариша и Владзя пошли в театр. Фелиция осталась дома. Она терпеть не могла французских комедий, где смеются над Богом, церковью и семьей. «Как можно в субботу вечером смеяться над всем святым, а в воскресенье утром идти в костел? — вопрошала Фелиция. — Как могут эти непристойности сочетаться со словами Библии?» Доктор Завадский возражал, что сейчас в театр ходят все, даже священники. Евангелия не имеют никакого отношения к реальности, а во французских комедиях жизнь показана правдивее, чем во всех церковных проповедях. Но Фелиция ответила:

— Лучше книгу почитаю.

Завадский хотел взять в театр Ванду, но она сказала, что должна навестить мать, и ушла сразу после обеда. Она сочинила целую историю. Приезжает дядя из Плоцка, надо испечь пирог. Фелиция удивилась. Она никогда не слышала, что у Ванды есть дядя в Плоцке. Но если девочка хочет навестить родных, Фелиция не может ей мешать. В последнее время Ванда плохо выглядела. В гимназиях слишком большие нагрузки. Изучают всех русских царей, всех этих Иванов. Забивают детям голову знаниями, которые никогда не пригодятся. Учат чему угодно, но не тому, как стать настоящей христианкой, верной женой и хорошей хозяйкой. Эта новая педагогика только калечит. Прививают детям жадность, эгоизм, безбожие и презрение к старшим. Как ни печально, это так.

Фелиция сидела в будуаре и читала жития святых, старинную книгу с золотым обрезом и гравюрами, материнское и бабкино наследство. Чуть ли не каждую минуту Фелиция думала о Люциане. Где он сейчас? Как такой мог родиться у них в семье? Недавно из Замостья пришла открытка от Хелены. У нее пятеро детей, старший, Юзеф, совсем взрослый. У брата Фелиции, который после восстания уехал в Лондон, уже внучка. Ей дали английское имя — Кэтрин Джоан. Брат писал раз в год, поздравлял с Рождеством. По письмам видно, что он стал забывать польский язык. Вставляет английские слова. Многие фразы, хоть и написаны вроде бы по-польски, выглядят очень странно. Даже почерк изменился. «Остался ли он католиком?» — думала Фелиция. У него жена англичанка. Ведь протестанты знать не знают, что такое истинная вера…

Фелиция задремала. Ей приснился сон. Гостиная уставлена горящими свечами, на столе гроб. Монахини читают по молитвенникам, входят какие-то девушки. Фелиция вздрогнула, проснулась и перекрестилась. «Господи Иисусе, Матерь Божья, смилуйтесь!..» Она видела все очень отчетливо: каждую свечу, каждый огонек, серебряную отделку гроба, черные платья монахинь. Даже чувствовала сладковатый запах воска и ладана. Что это значит? Почему? Может, Фелиция увидела свою смерть? Или смерть кого-нибудь из близких? К ней, Фелиции, никто бы монахинь не позвал… От страха холодок пробежал по спине. Фелиция опустилась на колени. Была бы здесь часовенка, как когда-то в поместье!.. Держа в руке жития, Фелиция шептала молитву и быстро крестилась. Внезапно раздался звонок. Уже вернулись из театра? На часах только четверть одиннадцатого, а они завели привычку приходить из театра не раньше двенадцати. Что-то случилось, какое-то несчастье? Фелиция с трудом поднялась с колен. Рот наполнился слюной, она судорожно сглотнула. «Господи, пусть лучше со мной, чем с кем-нибудь другим. Накажи меня вместо них. Я свое отжила. Возьми меня к Себе, Господи! Не могу я больше страдать!..» Она слышала, как служанка открывает дверь. Хотела выйти в коридор, но от страха не могла шагу ступить. Что-то девушка долго возится с замком. Вдруг подумалось: «Сейчас покойника внесут! Господи, дай мне сил выдержать это испытание! Огради от беды, да будет благословенно имя Твое!..» В ту же секунду дверь распахнулась, и в будуар ввели Ванду. С одной стороны ее поддерживала под руку служанка, с другой — какой-то мужчина, видно, извозчик. Лицо Ванды было белым как мел.