Григорий Бакланов - Мой генерал

Давно уже нет того дома, куда предстояло мне прийти по адресу, придумав что-то в свое оправдание. Он стоял у Никитских ворот, и когда его снесли, открылась чудная церковка, и даже странно казалось теперь, что здесь когда-то что-то стояло. Но я помню тот дом и мысленно вижу его всякий раз, проезжая здесь или проходя мимо.

Была суббота, Вера, будто чувствовала, хотела пойти со мной, но я сказал, неудобно, не в гости в конце-то концов, здрасьте — здрасьте, передам и вернусь.

Считается, первое впечатление — главное впечатление. Так вот первого впечатления не было. Потом я не раз заново представлял себе, как все это выглядело: мне открыли дверь и посылкой вперед я вдвинулся в переднюю, где она в спешке даже не зажгла света.

— Это — вы?

— Я… Дело в том, что…

— Витя уже звонил… Заходите скорей…

И все это — сквозь мощный рев, мы и голосов своих толком не слышали. В кроватке, хорошо видное из маленькой передней, стояло облитое слезами, надувшееся существо в рубашонке до пупа, трясло свою кроватку, и рев его оглушал.

У меня не было младших братьев и сестер, и я не испытывал особой нежности к детям этого возраста, скорей даже опасался их, но тут, войдя уже в комнату, освобожденный от посылки (в дверь опять позвонили, и она побежала открывать), я вдруг взял его на руки. Выглядело это так: под мышки я вынул его из кровати и на вытянутых руках держал перед собой, а оно сучило босыми ноженками. И вдруг смолкло. Это был мальчик. Сияющими от слез глазами он осмысленно, хмуро глядел на меня: разглядывал. И, повинуясь не знакомому мне чувству, я взял его под попку, прижал к себе, грел в руке озябшие его, крошечные, как розовые горошины, пальцы ног.

— Нет, вы посмотрите, что делается! — она всплеснула руками, увидев нас. — Вот что значит — мужчина. Он обожает мужчин.

Тут он посерьезнел, надулся, и нечто горячее потекло мне на грудь, на живот.

— Ах ты поганец! — с веселым ужасом в глазах она выхватила у меня ребенка, пришлепнула ласково. — Это — твоя благодарность?

И, смеясь, убежала с ним на кухню.

— Вы посидите, мне пора его кормить.

Хотелось закурить, но я послушно сидел на диване. А вскоре я уже сидел в майке, в накинутом на плечи пиджаке, она застирала и гладила на кухне мою рубашку. И оттуда перекликалась со мной:

— Он вас отметил. Теперь он будет… — она засмеялась веселой мысли, — он теперь будет идти к вам, как собачка к тому дереву, которое она отметила.

А он, накормленный, лежал в кровати, солнце светило ему в лицо, он жмурился, засыпая. Щелкнул замок, хлопнула дверь.

— Ты представляешь, что у нас случилось! Это от Вити посылка…

Надя (на крышке посылки было ее имя) рассказывала кому-то, как в пустоту.

Шаркающие шаги. В дверях комнаты возникла худая, затрапезного вида старуха в очках, глянула на ребенка, строго оглядела меня. Я тут же встал и стоял перед ней в дурацком виде, в пиджаке поверх майки, мое вежливейшее «добрый день» повисло в воздухе без ответа. Шаги прошаркали на кухню, и там начало что-то рушиться и грохотать. Наконец Надя внесла мою рубашку, и тут я впервые увидел ее.

Она была совсем другая, не та, заполошная, что открыла мне дверь. Мне протягивала рубашку стройная молодая женщина — стройные ноги, узкие бедра в черной обтягивающей юбке, высокая в белой блузке грудь, — и солнце освещало ее всю, и волосы ее чудно светились, и не тапочки, а туфельки были на ногах: успела надеть. Хороша! И в глазах моих прочла: хороша. И улыбнулась. После я не раз пытался понять, что такое особенное в ее лице? По отдельности все, вроде бы, даже и некрасиво, лисичка, но глаз не отведешь.

— Не забывайте нас, — говорила она, прощаясь. — Он так сразу пошел к вам на руки, с ним это никогда не случалось.

Слова не значили ничего, но — голос… Я шел и слышал ее голос.

— От тебя пахнет женщиной! — закричала Вера.

Я разозлился:

— Ты окончательно с ума сошла.

— От тебя пахнет женщиной! — закричала Вера и заплакала. И была ссора, самая тяжелая за все дни. И тяжелым было примирение. Успокаивая Веру, я говорил ей ласковые слова, но думал не о ней.

У Веры были пышные волосы. Она причесывается, а я, бывало, смотрю на нее, и она улыбнется мне из глубины зеркала, она любила, когда в такие минуты я cмотрел на нее. Я смотрел и видел, как светились на солнце волосы той, не знакомой мне женщины. Странно, она фактически ничего не спросила о муже. «Как он там?» И то — на бегу. А Вера улыбалась мне из глубины зеркала.

У меня плохая память на имена-отчества, я всегда боюсь спутать: Василий Егорович или Егор Васильевич? Мне непременно надо записать. Но номера телефонов я запоминаю накрепко. И уже сама придумывалась фраза: ну как ваш маленький деспот?