Хуан Хосе Арреола - Побасенки

Выплаты происходят крайне неаккуратно, и нет никакой уверенности, что моя пища земная…

Быть может, Ваша Милость отвернулась от меня, быть может, Вы написали Фьеско, чтобы он отказал мне в средствах на пищу земную?

Для этого необходимо увеличить размеры средств на мою пищу земную…

Он не захотел даже на три дня ускорить поступление средств на пищу земную…

Умолите его любезно выслушать меня — я никак не могу платить за все, имея столь скудные средства для пищи земной…

Целую бессчетно руки Вашей Милости за то, что так быстро выслали мне средства на пищу земную…

Умоляю Вашу Милость о любезности выслать мне средства на пищу земную за два указанных месяца…

Сейчас мне еще хуже, чем когда Ваша Милость оставила меня, пришлось даже продать бюро черного дерева, дабы как-то прокормиться эти две недели — поступление средств для пищи земной, как обычно, запаздывает…

Только благодаря Кристобалю Эредиа у меня есть еще кое-какой хлеб, словно у бедняков из Руте, что едят только почти одни свиные шкварки…

Нет ни света, ни даже приятных сумерек: живу среди ночи и, что самое плохое, еще и без ужина…

Ведь мы с Вашей Милостью едва ли не едим из одной тарелки; ах, если бы это было так, а то: ныне я только подбираю крошки со стола Вашей Милости да выпрашиваю, чтобы мне бросили кусочек хлеба…

Хватит жалеть меня Богу и людям; где бы я ни был, я везде — дон Луис де Гонгора, а уж тем более в Мадриде, куда мне вышлют в конце концов вполне приличную сумму на пищу земную…

Целую руки Вашей Милости за то, что позаботились о моей пище земной…

Поскольку восемьсот реалов для человека солидного в этих местах — это ничтожная сумма для пищи земной…

Поскольку на пороге зимы я оказался без теплой одежды, поторопитесь с выплатой средств на мою пищу земную, дабы я эти полтора месяца мог хотя бы прокормиться.

Гонгора-и-Арготе. [7] Гонгора-и-Арготе, Луис де (1561–1627) — испанский поэт, один из самых значительных писателей мировой литературы эпохи барокко. Из писем.

Я убежал от оскорбительной для меня демонстрации их счастья и снова погрузился в одиночество. Запертый в четырех стенах, я напрасно борюсь с мерзким видением.

Держу пари, что добром это не кончится, я пристально слежу за их совместной жизнью. Той ночью я ушел от них, чувствуя себя помехой, третьим лишним. Они сделались парой у меня на глазах. Их влечение было неистинным и неистовым. Они горели желанием, и в их объятии была доверительность посвященных.

Когда я прощался, они с трудом сдерживали свое нетерпение, трепеща в предвкушении полного уединения. Как незваного гостя вытолкали они меня из своего сомнительного рая. А я снова и снова возвращаюсь туда. И когда я замечу первые признаки усталости, скуки, досады, вскочу на ноги и расхохочусь. Я сброшу со своих плеч невыносимый груз чужого счастья.

Долгими ночами я жду, когда оно рухнет. Живую благоухающую плоть любви пожирают ненасытные черви. Но еще долго предстоит им точить ее, прежде чем она рассыплется в прах и малейшее дуновение унесет его из моего сердца. Я увидел ее душу в ненавистном отливе, который обнажил источенное волнами, каменистое дно. Однако сегодня я все еще могу сказать: я тебя знаю. Знаю и люблю. Люблю зеленоватое дно твоей души. Я умею находить там тысячи загадочных мелочей, какие неожиданно находят отсвет в моей душе.

Она взывает и повелевает с ложа псевдо-Клеопатры. Вокруг тепло и душно. Засыпая после бесконечных бдений на вахте, она садится на последнюю мель полудня.

Верный раб, учтивый и покорный, выносит ее из пурпурной раковины на берег. Он осторожно выводит ее из жемчужного сна. Опьяненный легкими волнами фимиама, юноша оберегает монотонный ритуал ее дремотной лени. Иногда она просыпается в открытом море и смутно различает на пляже силуэт юноши. Она думает, что это ей снится, и опять погружается в глубь простыней. Он едва дышит, сидя на краю постели. Когда любимая спит уже глубоким сном, исполнительный призрак, грустный и поникший, встает и на самом деле исчезает среди пустынных рассветных улиц. Но спустя два или три часа он снова на своем посту.

Печальный юноша исчезает среди пустынных улиц, а я, провалившийся в бессонницу, сижу здесь, словно жаба на дне колодца. Я бьюсь головой о стену одиночества и неясно различаю вдалеке несчастливую пару. Она плывет по горизонту сна, тяжелого от наркотиков, а он осторожно гребет к берегу, бессонный, безмолвный, подобно тому, кто везет сокровище в прохудившейся лодке.