Ананта Мурти - Самскара

Хищные птицы покинули места сожжения трупов и слетелись в аграхару, будто знали, что ей конец. Жители аграхары высыпали на улицу и только прижимали ладони ко ртам при виде этого зрелища. У Ситадеви отлегло от сердца, когда она убедилась, что вестники смерти расселись по всем крышам; значит, дурное знамение касается не ее сына.

Первым опомнился Дургабхатта.

— Хо-о! Хо-о! — заорал он, пытаясь спугнуть грифов. Напрасно.

— Хо-о! Хо-о! — загалдела толпа.

Грифы не обращали на людей никакого внимания.

Тогда осенило Дасачарию, который вернулся в аграхару сытый и довольный.

— Надо вынести на улицу молитвенные гонги и ударить в них!

Брахмины обрадованно бросились по домам — взять из молелен бронзовые гонги и священные раковины.

Тяжкая послеполуденная тишина взорвалась неистовым лязгом и дикими завываниями; это было как грохот битвы и как праздничное моление, когда пылает белый камфориый огонь и ухает храмовой колокол.

Грифы с некоторым удивлением посмотрели по сторонам, раскрыли крылья и снялись с мест, унося в клювах растерзанных крыс. Скоро огромные птицы стали черными точками в синем мареве.

Брахмины в изнеможении разбредались по домам, бормоча благословенное имя Нараяны, зажимая носы и отирая пот.

Ситадеви и Анасуйя со слезами взялись за своих мужей:

— Да пропади это золото! Разве нужно нам чужое? Чужое нам не нужно! Скорей уносите покойника на костер, ведь это же Наранаппа на нас грифов насылает!

Над аграхарой висела духота-ни ветерка, ни дуновения, в домах тяжкая вонь застыла бесплотным призраком, от которого никому не было покоя. Благочестивые брахмины, замученные жарой, голодом и страхом, совсем сникли — им казалось, что уже ничто в жизни не очистит их от скверны этого дня.

Раскаленное солнце все выше поднималось по небосводу. Чандри устала сидеть под деревом. Нащупывая бананы в подоле, она думала о Пранешачарии, который так ничего и не ел, а все только молится и молится. Когда со стороны аграхары донеслись звуки гонгов и раковин, Чандри удивилась. Она огляделась по сторонам — ничего не происходило. Деревья замерли в безветрии, листва их была неподвижна, и только высоко над верхушками в чистом синем небе парили грифы.

Чандри увидела, как Пранешачария опорожнил на себя еще один кувшин воды.

— И виновата во всем я, — уныло сказала себе Чандри.

Она даже не заметила, как очистила и откусила банан.

— В конце концов это меня не касается, — утешила она себя.

Настырные грифы снова и снова слетались в аграхару и рассаживались по крышам. Брахминам снова и снова приходилось дуть в раковины и колотить в гонги. Уже вечерело, а битва все шла, и Пранешачария все не возвращался.

Надвигалась ночь. О ней было страшно подумать.

Наступила темнота, и грифы улетели.

Пранешачария отчаянно вымаливал божью милость, молил бога открыть ему, в чем истина.

— О Марути, труп уже разлагается, а мы не можем предать его огню без обряда; что нам делать, сколько еще мучиться? — вопрошал Пранешачария. — Дай знак цветком слева, если нельзя выполнить обряд, — умолял Пранешачария.

Пранешачария уговаривал бога. Пел ему любовные песнопения — бог был в них ребенком, возлюбленной, матерью. Потом припомнил иные песнопения-в них говорилось о недостатках бога.

Марути, бог-обезьяна в человеческий рост, оставался недвижим, вечно держа на раскрытой ладони гору, поросшую корнями жизни, которую он доставил смертельно раненному Лакшману, брату Рамы, во времена «Рамаяны».

Пранешачария простерся перед статуей, прильнув к земле всем телом.

Быстро темнело. Наступила ночь.

Разубранный цветами Марути не шелохнулся в колеблющемся свете масляных ламп. Ни знака цветком слева, ни цветком справа.

— Я не нашел ответа в Книгах, я не получил ответа здесь; значит ли это, что я, недостоин? — сомневался Пранешачария. — Как же я вернусь к людям, которые верят мне? — терзался Пранешачария. — Ты нарочно, нарочно мучишь меня! — попрекал он бога.

Мрак совсем сгустился-непроглядный мрак новолуния.

— Марути! — снова обратился Пранешачария к богу. — Сколько же будешь ты испытывать меня? Ты не забывай — там же мертвое тело лежит, и оно уже разлагается…

Неподвижный, неумолимый Марути неотрывно рассматривал гору на своей ладони. Пранешачария вдруг вспомнил, что пора давать жене лекарство. Он встал на занемевшие ноги и медленно вышел из храма.

Едва он отошел, как ему в лесной темноте послышались шаги. Он остановился.