Знала и то, что Гибсон — после Богдана — первый мужчина, с которым ей не страшно проснуться утром в постели.
22. Красивые люди мыслят иначе
Ни следующим утром, ни потом — через месяц, два, три — у Анны уже не было того постоянно саднившего ощущения, что вот надо снова прожить весь сегодняшний день в ожидании чего-то неизвестного, но недостающего. Она уже чувствовала себя по-хорошему свободной от беспокойства этого ожидания и радовалась тихому, но сладкому недоумению от своей доверчивости к пришедшему празднику.
Недоумевала, впрочем, Анна и от того, что, несмотря на дотоле незнакомое ей чувство постоянного воодушевления, перед самым сном, за уже сомкнутые веки, к ней по-прежнему возвращались рентгеновая темень и — по другую сторону забора, на ялтинском берегу — утреннее солнце, позлатившее длинные волосы одинокого басиста. Такие же, как у Гибсона. Что, собственно, и вызывало у неё недоумение, хотя разобраться в нём она она не только не могла, но и не желала.
Гибсон пробыл в Сочи две недели — и улетел в Москву лишь за сутки до истечения срока визы. Повторял ей изо дня в день, что счастлив, ибо она самая красивая девушка на свете, и что он даже боится надоесть ей своим восторгом, но она отвечала, будто такого не может быть и будто её счастье не в красоте, а в счастье.
Ему нравились эти слова — и он каждый раз хохотал, целовал Анну в губы ещё вкуснее, распивал с ней вечерами вино в ресторане и твердил, что пусть даже ничто на свете ни с чем не связано, его судьбу уже никак не оторвать от её.
Ещё больше ей нравилось сидеть с ним после ресторана на скамье у церкви и, подобно Анне Сергеевне с Гуровым, молча смотреть на море. Она вспоминала, что тогда на вершинах гор неподвижно стояли белые облака, листва не липах не шевелилась и в природе царило равнодушие давно обретённого счастья.
В первые несколько вечеров наслаждаться этим равнодушием Анне мешали то гудки автомобилей, то беспричинные хлопки салюта, то внеурочные причитания церковного колокола. Даже голос Гибсона, который после лишнего стакана разговаривал часто не с ней и даже не с собой, а так, — выпуская из себя слова в липкий воздух.
Жаловался, например, что провёл в России три года, но встретил Анну только сейчас. Перед отъездом. А ведь ради этого, мол, и уехал из Лондона. В русских женщин влюбился, оказывается, ещё в юности, зачитавшись великими романами. Выучил и язык, исколесил всю страну — и вот оно: только в конце!
Гибсона невозможно назвать молчаливым, но Анна привыкла к этому быстро. Не реагировала даже на «в конце». То ли верила ему, что их уже ничем не оторвать друг от друга, то ли знала это сама.
Счастлив был и Заза. Он вправду оказался ориентирован не на историю, а на человека — и ликовал сразу за двоих, за Гибсона и Анну, которой без всякого повода повторял, что воспринимает её серьёзно.
Шотландец справился у него — читал ли, мол, «Даму с собачкой», ибо сам Гибсон помнил из великого только романы, тогда как Анне милее всего, оказывается, эта самая дама. Заза тоже ничего о даме не знал, но, выяснив у кого-то породу собачки, съездил в Туапсе и привёз Анне оттуда белого шпица. Которого тоже много снимал. И тоже часто без фокуса.
Заза — грузин, но кепку носил лишь по той причине, что хоть он и моложе Гибсона, успел облысеть. Оператор, однако, был хороший. По крайней мере, жизнерадостный. И фуражку носил не гражданскую, а спортивную. Козырьком к затылку. За две недели он отснял для сюжета об Анне столько плёнки, что хватило бы и на фильм об истории фестиваля. Хотя Анна уже не держала злобу на Вайсмана и, наоборот, почему-то жалела того, Заза заманил продюсера в расплюснувший лицо широкоугольный кадр и заставил рассказывать — когда и в какие головы пришла идея о фестивале в Сочи.
Гибсону, собственно, нужен был лишь короткий кадр с лицом Вайсмана, на фоне которого голос за кадром мог бы честно сказать, что, несмотря на реформы, к женщинам в России — особенно к оголившимся — многие по-прежнему относятся по-хамски. Как, мол, и на Западе. Что лишний раз свидетельствует о связанности всего со всем. Но это — особая тема!
После его отъезда Анна в течение месяца жила надеждой, что Гибсону удастся добиться нового назначения в московский корпункт. Лондон, в конце концов, отказал.
Ещё месяц прошёл в телефонных переговорах, в ходе которых Гибсон рассказывал Анне о её успехе у английских телезрителей, о повторных показах сюжета и обещал, что вскоре выкроит неделю, прилетит в Сочи, и там вдвоём они обговорят как дальше быть. Обещал он это, однако, не твёрдо.
Читать дальше