Нодар Джин - Повесть о смерти и суете

О Нателе, с которой мне ещё предстояло оказаться наедине, я старался не думать. Я ощущал перед ней неясную вину, хотя сейчас уже жизнь тяготила и меня. Когда затекла рука, я остановился у края тротуара и облокотился на белый «Мерседес». Отдышавшись, пригнулся к канистре, но прежде, чем приподнять её с тротуара, обомлел.

Я увидел покойника!

Прямо перед носом.

Покрытый чёрным пледом и с торчащими наружу ботинками, он лежал на хромированной каталке, застрявшей между запаркованными машинами.

Я огляделся.

Всё показалось мне мёртвым. Здания, выстроившиеся вдоль улицы, пустые автомобили вдоль тротуаров, деревья, афишные тумбы, телефонные будки — ничто не двигалось. Что же он тут делает? — подумал я в ужасе о трупе и медленно зашёл ему в изголовье. Потом осторожно приподнял плед и вздрогнул ещё раз, ибо в полумраке покойник обрёл конкретность.

Это был мужчина моих лет. В тёмно-синем пиджаке поверх белоснежной рубашки и с широкой красной бабочкой. Лицо — совершенно белое — выражало недовольство, одна из причин которого представилась мне очевидной: ремень, пристёгивавший труп к каталке, был затянут на груди чересчур туго.

Очевидной же представилась мне и другая причина его недовольства. Лежал он на каталке как-то сам по себе, без присмотра, одинокий и, несмотря на парадный вид, потерянный.

Вот именно! — догадался я. Он ведь, наверное, и есть потерянный!

Закатился сюда и застрял между машинами. Но откуда?

Я опустил плед ему на грудь и снова осмотрелся, теперь уже внимательней. Вокруг было безмятежно. Обычно. За перекрёстком, в свете открытой парадной двери под козырьком, я различил двух живых людей. У одного из них светились фосфором ботинки. Присмотревшись, я различил в полумраке прислонённый к дереву велосипед и поспешил к перекрёстку.

Оба обернулись ко мне, и один оказался, как я и ждал, знакомым — в белых ботинках и красных рейтузах. Я остановился поодаль и уставился на второго мужчину. Хоть и не знакомого мне, но зато облачённого в солидный фрак с атласными лацканами.

— Кого-нибудь ждёте? — начал я.

— Ищем, — ответили рейтузы.

Я обрадовался:

— В синем пиджаке, да? В чёрных ботинках?

— Может быть! — обрадовался и фрак.

— Как это — «может быть»?! Ищете и не знаете?

— Не валяй дурака! — сказали рейтузы. — Где он?

Заподозрив ужасное, я отступил на шаг и пожалел, что, не имея оружия, оставил на тротуаре канистру с горючим.

— Надо объяснить человеку! — рассудил фрак и шагнул вперёд. — Мы, знаете ли, не знаем как он одет, но знаем о нём всё другое.

— Что именно? — потребовал я.

— Всё! Знаем даже, что вчера он был в Филадельфии.

Мне стало хуже:

— В Филадельфии? А кто он есть? То есть — был…

— Киссельборг! — сказали рейтузы. — Балетный критик.

— Балетный?! А почему не знаете как выглядит, если ищете?

— Я как раз знаю! Я танцор. Это он не знает.

— А почему молчишь — как выглядит? — спросил я.

— Слушай! — вспылили рейтузы. — Ты издеваешься! Ты же спрашивал — как одет, а не — как выглядит! Он высокий. И белое лицо.

— Подожди, подожди, — вмешался фрак. — У них у всех белые лица — когда не негры. Я имею в виду не критиков, а людей.

— Но у него слишком белое, понимаешь?

— Это плохой вкус! — возразил фрак. — Я не употребляю белил. Я люблю, чтобы люди выглядели натурально, как мёртвые!

— Ты не понимаешь меня! — вздохнул танцор. — У него как раз в жизни было очень белое лицо. Чересчур!

— Тем более! — парировал фрак. — Таких вообще надо не белилами, а румянами, чтобы было видно, что когда-то были живые, — и повернулся ко мне. — Но его привезли из Филадельфии, а Филадельфия уже давно не Нью-Йорк!

Сперва мне почудилось, будто я начал что-то понимать, но потом решил, что безопаснее убежать.

— Так где же Киссельборг? — спросил танцор.

— А зачем он вам? — ответил я.

— Слушай! — опять вспылил он. — Что ты за человек! Ты не издеваешься, нет, ты такой и есть. Зачем он нам может быть нужен, а? Не догадываешься? В конце концов, ты же сам к нам и пришёл!

— Правильно! — признал я. — А сейчас сам же и уйду.

— Постой! — вскинулся и фрак. — Как — «уйду»?! Где, говорю, критик?

— А зачем он вам? — настаивал я.

Теперь уже оба, видимо, поняли, что в помощи нуждаюсь именно я. Фрак выступил было вперёд, но я дал понять, что помогать следует издали. Он вернулся назад и сказал:

— Критик этот… Как же его в жопу звать-то?

— Киссельборг, — сказал танцор. — Но не надо о нём так!