Нодар Джин - Повесть о смерти и суете

— Где же этот засранец? — воскликнул Молоток.

Все вдруг умолкли, просунули черепы в кузов и, удостоверившись, что меня за рулём нет, развернули их назад.

Беда заключалась в том, что черепы скучились тесно, как бильярдные шары до первого удара, — и к нужному мне шару в заднем ряду дотянуться бруском было пока невозможно.

Спрятав его за спину, я взглядом пригласил молодёжь к любому движению — что открыло бы мне вид на обречённый череп. Движения не последовало, и Молоток оставался недосягаем.

— Ну? — процедил я, прищурил глаза и полоснул ими по каждому лицу в отдельности.

Выражение лиц застало меня врасплох. В глазах стоял такой животный и вместе с тем ребяческий страх, что почудилось, будто чёрная кожа на этих лицах побелела. Я присмотрелся внимательней и заметил, что глаза у горилл шастали, как затравленные крысы, из угла в угол — от убийственно ехидной улыбки в левом углу моего рта до согнутого в острый угол и готового к убийству правого локтя за спиной.

— Ну? — повторил я.

— Что? — треснул, наконец, голос в задней шеренге.

— Кто сказал «что»? — выпалил я.

Гориллы свернули черепы и уставились на идеолога.

— Что «что»? — поднял я голос.

— Ничего, — пролепетал он.

— Что у тебя за спиной? — прорезался голос у Молотка.

— Поднимите руки! — взревел я. — Все!

Подняли. Ладони у всех тоже вроде бы стали почти белые. «Что это мне взбрело? — мелькнуло в голове. — Белеющие негры?!» Я присмотрелся к их ладоням пристальней: да, почти белые! Тотчас же, правда, вспомнил, что так оно и бывает.

— Что будет? — спросил Крошка и проглотил слюну.

— «Что будет?» — повторил я, не зная и сам что же теперь будет. — Для вас уже никогда ничего не будет!

Подумав, я решил выразиться проще:

— Буду вас, падаль, расстреливать! — и ещё раз посмотрел им в глаза.

Они вели себя, как мертвецы, — не дышали.

У Крошки от локтя до запястья кожа оказалась начисто содрана, и кровь, хотя уже высохла, была неожиданного, нормального, цвета. «Моя работа!» — подумал я, но не испытал никакого веселья. Наоборот: представил себе его боль, и захотелось зажмуриться.

— Мы же не хотели… — выдавил он и заморгал.

— Не хотели! — поддержал его неоперившийся стервец.

— Сколько тебе? — спросил я.

— Четырнадцать, — заморгал и он.

— Это мой брат, Джесси, — вернулся Крошка.

Тон у него был заискивающий, но в нём сквозила надежда, будто со мной можно договориться — и не умереть…

Хотя я и знал уже, что убивать не буду, — по крайней мере, Крошку с братом, — мне не хотелось пока этого выказывать.

— Ну и хорошо, что брат! — выстрелил я. — Вместе вас и убью! И других тоже! Всех! Не вместе, а поодиночке!

Джесси затряс головой и, метнув взгляд в сторону стоявшего у светофора «Мерседеса», завизжал отчаянным детским фальцетом:

— Помоги-ите!

Водитель отвернулся, а чистильщики осыпали мальчика подзатыльниками. Обхватив сзади лапищами лицо брата, Крошка нащупал на нём рот и заткнул его. Я отступил на полшага и крикнул:

— Никто не шевелится!

Крошка замер. Никто не шевелился, и Джесси тоже уже не кричал. Все — и это было смешно — стали хлопать глазами. Стало ясно, что стрелять в меня никто из них не собирается. Скорее всего — не из чего. Стало ясно и то, что сам я тоже не буду убивать. Никого. Эти два обстоятельства неожиданно так опошлили ситуацию, что, удручённый ими, я не представлял себе из неё выхода, который не был бы унизительным или смешным. Я даже постеснялся запуганных сопляков: обещал расстреливать, а теперь, видимо, отпущу, как ни в чём не бывало.

А впрочем, подумал я, за этим ли я пришёл на свет — разбираться с ублюдками? Есть ли на это время у Нателы, лежащей в гробу за их спинами?

Стало за неё страшно: даже сейчас, после смерти, её история продолжала вырастать в какой-то зловещий символ. Вспомнил я и о петхаинцах, которые ждут нас на кладбище, куда жизнь нам с Нателой попасть не позволяет. Негры тут ни при чём: они просто случились, как случайно случается всё, — даже сама наша жизнь, которую мы проживаем только потому, что оказались в этом мире; как случайно не оказалось бензина в Додже, а у меня — денег, чтобы доехать до кладбища. Единственное, что дано нам — не создать или предотвратить случай, а каким бы он ни был, им воспользоваться.

— Вот что! — произнёс я. — Мне нужны деньги!

Негры ужаснулись тому, что есть вещи пострашнее смерти.

— Пять долларов! — сказал я с невозмутимостью легендарного правдолюбца Клинта Иствуда.