Нодар Джин - Повесть об исходе и суете

— Я не понял, — признался я.

— Ну, я говорю, что люди всё время обсуждают идеи и теории, а это неправильно. Вот вы, например, рассказали про этого Бомбу — и мне стало гораздо лучше, чем когда, извините, говорили у Бродмана умные вещи. В умных вещах нету никакой радости…

Я опять не понял.

— Я просто хочу сказать, — помялась Пия, — что если бы люди меньше рассуждали и больше рассказывали, они были бы добрее… Этот ваш Бомба, он же, наверное, так и живёт — рассказывает, а не рассуждает, понимаете? Надо больше об отдельных людях.

Теперь уже я сделал вид, будто понимаю:

— Если б я говорил у Бродмана про Бомбу, а не про многих людей, у меня было бы на полторы тысячи меньше.

— Вам повезло, — рассмеялась Пия. — Завтра Бродман не дал бы и цента! Это ему нужно было сегодня вечером: через час он выступает на важном ужине, где решается вопрос о беженцах. На прошлой неделе он заявил где-то то же самое, что сказали сегодня вы — и его загрызли: обвинили в либерализме и выставили против него полдюжины усатых дам… Как же её зовут? Забыла…

— Кстати, полдюжины таких, как Марго, составляет минимум дюжину.

— На эстетику и холестерин ей плевать, но её сила в другом: она говорит искренне, а публика не разбирается — что правильно и что неправильно, публике на это, извините, плевать. Люди верят только искренним. На телевидении от нас этого и требуют: подражать искренности…

— А что насчёт Бродмана? — согласился я.

— А то, что вы ему были сегодня на руку: свежий беженец, прямо с самолёта, никем пока не оприходован.

— Спасибо! — сказал я.

— Неоприходованность — не комплимент! — объявила Пия. — Это горе: никому, значит, не нужен…

— Спасибо за другое, — что кажусь свежим…

Её муж Чак был свежее меня — высокий блондин бравого сложения, с длинными бровями и короткими усами.

Он сильно сжал мою руку и произнёс фразу, подкупившую меня тональностью. Если бы даже присутствовавшие не понимали и слова, никто бы не усомнился, что мы с Чаком — забулдыги.

— Ром или коньяк? — заключил он и показал мне все свои зубы.

На своём веку мне приходилось встречать немало мужчин, с которыми рано или поздно — в начале отношений, в середине или в конце — меня знакомили именно их жёны. Ни один, однако, не был педерастом — и поэтому я ответил Чаку необычно:

— Много коньяка!

Присутствовавшие рассмеялись, и Чак начал их мне представлять.

Рядом с ним сидел, как выяснилось, японец Кобо, охарактеризованный Чаком как «удачливый инвестор с острова Хоккайдо». В отличие от хозяина, гость выглядел женственно, но, в отличие от женщин, высказал мне комплимент первым. Я ответил комплиментом же. В адрес всей японской промышленности. Включая ту, которая, по моим предположениям, успешно развивается на острове Хоккайдо.

Кобо кокетливо потупил зрачки, исчезнувшие из узкого проёма век, и сказал, что да, в погоне за капитализмом Японии удалось достичь идеалов социалистического общества: отсутствие классов, безработицы и организованной преступности плюс наличие равных шансов на успех. Между тем, добавил он, вернув зрачки на прежнее место, японцы обогнали и капитализм. Причём, ни в одну из этих систем они не верят: знают, что выиграть невозможно, хотя на этом строится философия капитализма, как знают, что невозможно сыграть вничью, хотя на этом зиждется учение социализма.

Я рассердился и ощутил потребность отстоять обе системы.

Сперва — с позиций социализма — я упрекнул Японию в неспособности совладать с трагедией подчинения человека молоху прибыли. Потом — с позиций капитализма — обвинил её в нивелировке личности и в том, что японцы превратились в армию безликих производителей. Которая, как всякая армия, стремится к господству над миром!

Японец снова закатил зрачки и объявил, что эта армия стремится не к господству, а к совершенству.

Я посмотрел на Пию. Она казалась мне добрым человеком и — если забыть о голенях — вполне миловидной женщиной. Мне поэтому стало больно, что уроженец Хоккайдо отбил у неё мужчину. И вдобавок утверждает общеизвестное. Что, как всё общеизвестное, — бесполезно!

Я вздохнул и начал с Наполеона:

«Стремление к совершенству есть жуткое заболевание мозга!»

Потом я объяснил, что совершенство ведёт к смерти, ибо нету ничего более совершенного, чем смерть. Мудрость заключается в знании того — когда надо избегать совершенства!

Потом я махнул рукой и сказал, что успех Японии — горькое обвинение нынешнему времени, отданному на откуп серости, то есть не творчеству, а мастерству. Закончил, конечно, вопросом: Отчего это на иных планетах уже нету жизни? Ответил, конечно же, сам: Оттого, что инопланетяне совершеннее нас!