Нодар Джин - Я есть кто Я есть

В чем же заключается смысл человеческой жизни да и всего органического бытия? Поскольку ответить на этот вопрос призвана религия, то — спрашиваете вы — стоит ли нам им заниматься? Я отвечаю, что человек, который расценивает свое существование и существование своих близких как бессмысленное бытие, — не просто несчастлив, но почти непригоден для жизни…

Все мы, смертные, пребываем в положении чрезвычайном! Каждый из нас приходит в мир на какое-то короткое мгновение; никто не знает — почему, с какой целью, хотя изредка и думает, будто ответ ясен. Однако если не копать глубоко и занять позицию поглощенного повседневными заботами человека, мы существуем ради тех из людей, от улыбок и благополучия которых зависит наше счастье, а также ради лично нам не знакомых наших современников, с судьбами которых нас связывают узы сочувствия. Сотни раз в течение дня я напоминаю себе, что вся моя жизнь — как внутренняя, никому не видимая, так и видимая — зависит от трудов и усилий многих других людей, живых и мертвых, и что этим людям я обязан вернуть столько же, сколько уже получил и все еще получаю от них…

Я не верю в человеческую свободу, если понимать ее в строгом смысле. Каждый из нас живет и действует не только под властью внешнего давления, но также и в соответствии с внутренней необходимостью. „Каждый человек может делать все, что пожелает, но не должен пожелать всего, что желает“. Еще с юношеских лет это изречение вдохновляет и постояннно умиротворяет меня, являясь неисчерпаемым источником терпения и выносливости перед лицом всевозможных жизенных невзгод, — моих собственных и чужих. Это состояние благоприятнейшим образом смягчает зачастую парализующее человека чувство ответственности и уберегает его от того, чтобы воспринимать себя и других чересчур уж серьезно.

Мое чувство социальной справедливости и ответственности всегда, однако, резко противоречило моему же стремлению к освобождению от необходимости контактов с другими людьми и группами. Я ступаю своею походкой и, собственно говоря, никогда полностью и безосто-точно не предаюсь ни своей стране, ни своему дому, ни своим друзьям, ни даже своей родной семье. Перед лицом всех этих и подобных уз я никогда еще не утрачивал неистребимого желания уединяться и особой своей потребности в одиночестве, потребности, которая с годами лишь возрастает.

Мой политический идеал — демократия. Я за то, чтобы каждый человек был признан как личность, и в то же время не оказался в глазах людей идолом.

Лучшее из того, что нам дано испытать — таинство. Это чувство является тем основополагающим началом, которое лежит в истоках истинного искусства и истиннной науки. Человек, не сознающий этого и не способный удивляться и затаивать дыхание при виде неведомого, подобен живому трупу или затухшей свече. Именно это чувство удивления, это смешанное со страхом ощущение таинства и породило в свое время религию. Знания и истины, которые нам не дано по-настоящему постичь, высший разум и неземная красота, которые воспринимаются нами лишь в их самых элементарных формах, — именно существование подобных истин и ощущений и составляет основу подлинного религиозного отношения. В этом смысле, и только в этом, я отношу себя к числу людей глубоко религиозных.

Мир, каким я его вижу

Говорить о специфически еврейском мировоззрении неправомерно: иудаизм следует связывать почти исключительно с принципом нравственной ориентации в жизни. Я воспринимаю его скорее как проявляение особого, присущего еврейскому народу, отношения к жизни, чем как воплощение законов и постановлений, заявленных в Торе и интерпретированных в Талмуде. И Тора, и Талмуд являют собой прежде всего наиболее рельефное и существенное выражение того особого стиля существования, который в ранние времена породил представление о еврейской концепции жизни.

Ее сущность я усматриваю в утверждающем отношении к жизни и к миру.

Иудаизм не есть застывшая религия. Он полностью обусловлен жизнью, которую каждый из нас проживает, и он призван помогать нам проживать нашу жизнь, — и ничего больше. Понятно поэтому, что лично мне представляется сомнительным, будто иудаизм можно именовать религией в общепринятом смысле этого слова; иудаизм требует от еврея по существу не веры как таковой, но освящения жизни, надличностного бытия.

Между тем еврейская традиция содержит в себе также и нечто большее, нечто такое, что находит свое прекрасное выражение во многих псалмах Давида; эта традиция вбирает в себя особую разновидность всеобъемлющего чувства радости, — восторженность величием этого мира, т. е. ощущение, не поддающееся точному определению. Это то самое чувство, которое вдохновляет всякое истинное и подлинное научное изыскание, но в то же время это — чувство, которое проявляется в пении птиц. Считать, будто это особое ощущение обусловлено идеей Бога, было бы просто-напросто ребяческим вздором.