Денис Гуцко - Апсны абукет

Выждав некоторое время, я вышел на улицу. Еще пахло гарью. На крылечке соседнего дома, завалившись на бок, лежала старушка. Рядом — щуплая черная собачка. (Видимо, та первая мина, что пролетела у меня над головой.) Я подошел. Старушка оказалась армянкой. Рана ее была — как говорят медики — не совместима с жизнью… кровь еще стекала по ступенькам.

Метрах в тридцати дальше мина пробила крышу другого дома и, взорвавшись на чердаке, разворотила потолок в квартире. На самом краю воронки висела хрустальная люстра и нереально позвякивала. Хозяин, пожилой грузин, стоял на улице и через окно бесстрастно рассматривал разрушения. Будто ждал — сорвется ли люстра.

Я спросил, не пострадал ли кто. Он бросил угрюмо:

— Нет.

Я сказал:

— Ну и слава богу, — и пошел домой. Он явно не нуждался в сочувственном слове от меня, русскоговорящего.

Что ж, на этот раз костлявая дура пролетела мимо. Ребята не попали… Я, наверное, намозолил им оптику, ковыряясь с блескучей жестью на крыше.

А может, останемся?..

Стук впился в нас, мы вздрогнули и застыли. Словно огромными булавками в нас ткнули прямо через дверь: раз! два! три! Мы стояли над своими коробками.

Стук сразу же повторился. Стучавший успокаивал: тук-тук, ну и что такого, тук-тук, да — стучат в вашу дверь. Лида делала знаки: не-от-кры-вай. Руки ее бешено метались: не надо.

В войну в гости не ходили. Но не открывать было нельзя. Если это грабители (солдаты) — они решат, что дома никого нет, и… ну зачем огорчать грабителей… Пошел на цыпочках, ругая про себя каждый ползущий из-под подошвы скрип. Дверь гладкая, твердая… И снова стук.

— Кто?

— Это я, Бадри.

Отлегло. Лида шумно вздохнула.

С Бадри Ломишвили мы познакомились не так давно, в хоздворе бывшего Управления КГБ.

Я зашел туда к Славе Рихтеру, мотористу. (Конечно, вряд ли Славу, тучного, сочного, с паровозной одышкой, в нормальное время можно было бы впихнуть в одно-единственное слово после запятой — мол, Слава, моторист. Но война всегда оставляет вам лишь одно измерение: свой, чужой, солдат, мирный, раненый, убитый.) А так… до войны он увлекался скутерами, здорово гонял и, главное, собрал своими руками не один мотор. Сейчас этот навык и сделал его мотористом в хоздворе Управления КГБ (теперь там обслуживались военные). В этот день я принес Славе кое-какие запчасти: дверь, которую так и не успел поставить, тормозные шланги, свечи, карбюратор и всякую мелочь, которую сейчас невозможно было достать, а ему все это позволило бы хоть что-то заработать. У меня же к нему был свой вопрос — тот самый вопрос, в том или ином виде донимавший каждого, решившего уехать с войны: как бы, кому бы продать… в моем случае речь шла об автомобиле. Свою белую «пятерочку» с «троечным» движком я умудрялся прятать уже десять месяцев в соседском палисаднике за стеной виноградных зарослей. Я его спросил, знает ли он кого, кто мог бы отогнать машину в Сочи или в Тбилиси. Он сказал, что знает ребят, которые этим занимаются, они берут за это 200 тысяч. Таких денег у меня быть не могло. Тогда Слава сказал, что сейчас за мою машину больше 500 тысяч никто не даст, а эти самые ребята могут купить ее за такую цену, но вычтут 200 тысяч за перегон. Я ответил, что лучше задаром сожгу ее во дворе. Вот тогда-то он и окликнул по имени проходившего мимо офицера, а мне успел шепнуть, что ему можно доверять…

Бадри согласился взять мою «пятерку» за $500. Я был доволен. На эти деньги мы могли некоторое время продержаться на плаву там, в России.

Я так и говорил ему во время нашей встречи у меня дома — мол, едем в чисто поле, в пустоту едем, а в пустоте деньги необходимы. Он соглашался и насчет пустоты, и насчет денег.

— Вот только перетащим в Тбилиси к родственникам какой-никакой скарб и…

И Бадри пообещал отвезти меня в аэропорт и посадить в самолет на Тбилиси, если я достану канистру бензина. (Целых 100 литров — мечта любого мародера — стояли в туалете.)

Тот день настал. Он приехал за мной на оглушительном «горбыле». Мы кое-как примостили упакованную в коробку швейную машинку на крышу «запорожца»… «Как хочешь, — сказала Лида, — а швейную машинку мы возьмем. Возможности покупать одежду у нас, видимо, не будет… буду шить». Второй короб «ценностей» — на заднее сиденье — поехали!

У ворот перед летным полем стояли двое солдат. Оба в солнцезащитных очках, с автоматами, с неподвижными лицами… знаковый облик. Бадри махнул им приветственно (видимо, его здесь знали). Они откатили ворота в сторону и пропустили нас на территорию аэропорта. Бадри высадил меня в тени от двух высоких пальм, росших по ту сторону забора, и уехал. Был конец июня, тень была весьма кстати. Пальмы как ни в чем не бывало перебирали вверху ветвями с этим характерным истомным звуком — зачатком то ли стука, то ли шороха.