Алеш Гучмазты - Матрона

Последние слова ее безмолвного причитания словно упали ей на сердце. Оно содрогнулось, остановилось почти, ни вдохнуть, ни выдохнуть, и Матрона стояла, не дыша, в глазах ее плыли красные круги, взор затуманился, и ей уже казалось, что пришел ее последний час, но сердце вдруг отпустило, и она вдохнула, как умирающая, с хриплым протяжным стоном.

Долгое ее молчание жена Доме истолковала по-своему: если человек задумался о чем-то, ушел в себя, — зачем ему мешать, лезть с разговорами? Она чистила, резала лук, и кто знает, сколько бы ждала еще, если б не услышала этот тяжкий стон.

— Что с тобой? Болит что-нибудь? — встревожилась она.

— С сердцем что-то, пропади оно пропадом.

— Дать сердечные капли?

— Нет, не надо, — сказала Матрона и подумала вдруг, что после невольной ее обмолвки столь долгое молчание, закончившееся непроизвольным стоном, может подтвердить подозрения жены Доме или вызвать новые. — Не надо, — повторила она с благодарностью в голосе. — Это у меня с детских лет. От запаха мокрого пуха мне каждый раз делается плохо, прямо сердце останавливается. — Взглянув на жену Доме, она поняла, что та не ребенок вовсе, ее не так-то просто обмануть. Заботливость ее совсем не означала, что она все сказанное принимает на веру. Иначе оторвалась бы от дела, а то все режет и режет свой лук, будто остановиться не может, режет, пряча глаза, и раздумывает, небось, с чего это Матроне так неможется.

— Сказала бы мне, — как бы между делом проговорила жена Доме, — я бы и ощипала, и сварила.

— А знаешь, почему я не переношу этот запах? — сказала Матрона, глядя на жену Доме и стараясь привлечь ее ответный взгляд. — Когда-то в детстве у меня был цыпленок. Красивый такой, расцветкой похожий на горлинку. Он был ручной, всюду бегал за мной, как привязанный… Както раз у нас во дворе гнали араку. Когда закончили, сняли крышку с котла, чтобы барда остыла перед тем, как перелить ее в бочку. А цыпленок в это время подпрыгнул, взлетел и упал прямо в котел. Я выхватила его из кипящей барды и окунула в холодную воду. Он еще был живой, раскрывал клюв, шевелил лапками, пытался взмахнуть крыльями. Я смывала с него барду, мыла и плакала, а запах мокрого пуха и перьев не давал мне дышать. Цыпленок все реже раскрывал клюв, и мне казалось, что он тоже задыхается из-за этого запаха. С тех пор стоит мне обдать кипятком курицу, как начинаются мои мучения. — Матрона говорила, и сама удивлялась себе. Когда-то в их селе действительно был такой случай — цыпленок свалился в барду, но это произошло у кого-то из соседей, и сама она ничего не видела, ей рассказали потом; она и помнить не помнила о злосчастном цыпленке, пока не приспела нужда както отвлечь жену Доме, заговорить ей зубы. Однако старания Матроны, похоже, пропали даром: та не очень-то и прислушивалась, продолжая резать лук и думая о своем.

Слушать не слушала, а кое-что уловила.

— Малышей всегда жалко, — произнесла она с грустью и снова умолкла.

Замолчала и Матрона. Надо было продолжать разговор или начать новый, но она не знала, о чем.

— Матрона, — услышала она через некоторое время. Жена Доме отложила, наконец, нож, села на стул и смотрела прямо на нее.

Она тоже прервала работу.

Обе волновались, и каждая чувствовала волнение другой.

Жена Доме хотела что-то сказать, но никак не могла решиться, боясь зайти так далеко, что вернуться назад уже будет невозможно.

Матрона же страшилась разоблачения, и ей оставалось только ждать.

— Если бы ты встретила сегодня своего сына, — глухо, невыразительно начала жена Доме, — если бы встретила, ты бы узнала его?

Матрона ждала этого, но все же растерялась.

— Узнала бы, говоришь? — словно желая удостовериться в услышанном, спросила она.

— Да.

Ей не хотелось торопиться с ответом. Сначала надо было понять, почему жена Доме спросила об этом — из праздного любопытства или по делу.

— Кто знает. Как сказать, — пожала плечами Матрона. — С тех пор, как я потеряла его, прошло сорок лет. Остаются ли у мужчины в таком возрасте какие-то детские черты?

Если до сих пор жена Доме сдерживалась, то теперь заторопилась вдруг, будто прорвало ее.

— А может, у него был какой-то знак, который остается на всю жизнь? Тогда ты могла бы сказать, если заприметишь кого-то: осмотрите-ка его, может, у него в таком-то месте такая же отметина, как у моего сына? Может, он и есть мой сын? — жена Доме уже не пыталась скрыть волнения.

Матрона же тянула время, стараясь успокоиться и быть готовой к любому повороту.