Алеш Гучмазты - Матрона

Она стояла перед ним на коленях, и слезы текли по ее лицу.

— Делай со мной, что хочешь. Можешь меня убить. У тебя в руке топор. Я кладу свою голову — отруби ее! Но не трогай моего сына. Он ни в чем не виноват.

Егнат словно в камень превратился, в глухой валун — казалось, слова до него не доходят.

— Ни в чем не виноват?! — завопил он вдруг. — А почему же тогда в моем доме нет детей!? Почему моя семья осталась без потомства?

— Он же совсем маленький, что он понимает? Он же не нарочно, думал, что это игра. Если бы хоть что-нибудь понимал, разве бы сделал такое? Егнат, пусть твои болезни станут моими, делай со мной что хочешь, только оставь его, не трогай, не мсти ему за детство…

— С тобой… — издевался он. — Делай, что хочешь… А может, ты вместо жены мне ребенка родишь?

— Делай со мной, что хочешь, только оставь ребенка, — сквозь слезы повторяла она, стоя на коленях.

— На все согласна? — хитро улыбался Егнат.

— На все, — плакала она.

— Тогда роди мне детей. Вместо жены…

Она смотрела на него, не понимая, о чем он говорит.

— Ты согласна? — захихикал он.

Она все еще не могла понять — всерьез он или смеется над ней.

— А? — продолжал он гнуть свое.

И тут до нее дошло. Она едва не задохнулась от ярости.

— Собака! — произнесла она низким, осевшим голосом и стала медленно подниматься с колен.

Теперь уже сверху вниз смотрела на сидящего перед ней зверя.

— Собака! Одноногая собака!

Она зарыдала.

Зарыдав, бросилась в сторону — куда глаза глядят, хоть в страну мертвых, лишь бы подальше от этого человека, чтобы не слышать его мерзкий голос, забыть о том, что пришлось ей пережить, стоя перед ним на коленях. Унижение, которым обернулась ее попытка примирения, было страшнее тех бед и тревог, которые преследовали ее все это время и к которым она так или иначе притерпелась. До сих пор она боролась за мужа и сына, но никогда не чувствовала себя оскорбленной. Егнат же словно в грязь втоптал ее, с землей сравнял.

Она плакала, прислонившись к какому-то дереву, и думала о том, что если уж человеку суждено оступиться, он тут же попадает под людские ноги. Она понимала: с сегодняшнего дня жить ей станет еще труднее — на древе ее горестей вырастут новые ветви, совьют свои гнезда новые беды, но и старые никуда не денутся — останутся при ней, и мучения ее никогда не закончатся. То, что испытано уже, повторится еще не однажды, и выдерживать это каждый раз будет труднее, чем прежде. Если уж двери жизни открылись перед тобой, ты обязательно войдешь — к счастью своему или к несчастью.

Ах, если бы она не произнесла, разозлившись, этих слов…

Егнат, конечно, страдал из-за потери ноги, постоянно чувствуя свое увечье, неполноценность свою, но в то же время он понимал, что потерял ногу, защищая односельчан и тысячи других людей, и это наполняло его гордостью. Он считал, что люди должны быть благодарны ему, нести его славу, как знамя. Он думать не думал, что кто-то может попрекнуть его увечностью, обозвать его одноногим вместо того, чтобы петь ему хвалу и славить за подвиги. И когда Матрона назвала его в ярости одноногой собакой, он поразился вначале, а потом стал смеяться, растравляя себя и впадая в безудержный крик.

— Ха-ха-ха! — смеялся он не без гордости за себя. — Одноногая собака!

Заходясь в хохоте, стучал кулаком по уцелевшей ноге:

— Ха-ха-ха! Егнат — одноногая собака!

Его услышали. Если днем люди сторонились его, то теперь все спешили на крик, и он принял это как должное, как причитающиеся ему по праву внимание и заботу.

С появлением людей он просто обезумел:

— Егнат — одноногая собака! Подходите, смотрите, я — одноногая собака! — завалившись на спину, он задрал единственную ногу, болтал ею в воздухе. — Я еще хуже собаки, потому что из-за таких, как вы, потерял ногу! Я — глупая, тупая, неразумная собака!

Окружившие его люди ничего не понимали.

— Что случилось, Егнат? — спрашивали его.

Продолжая болтать ногой, он кричал:

— Обзывают меня одноногой собакой! Конечно, теперь я для них одноногая собака! Убирайтесь все, оставьте меня! И женщины тоже! Пусть не навязываются! Не хочу! Пусть уходят куда подальше! Иначе убью, уничтожу! И женщин, и детей!

Люди начали кое-что понимать, догадываться. Между тем подоспели его мать и жена. Они пытались успокоить его, но он гнул свое:

— Ненавижу их! Весь их род — это мои кровные враги! А она еще и навязывается мне! На коленях умоляет пожалеть ее! Приголубить! Да если бы Егнат жалел своих врагов, он бы не потерял ногу! Ох, сволочи! Вьются возле тебя, как кошки, просят, умоляют, а когда видят, что обман не получился, сразу начинают оскорблять! Сразу становишься для них одноногой собакой!