Анатолий Ким - Близнец

Теперь — пересеклись. Но если с тобой все ясно: Василий Викторович Немирной, по паспорту — Мирный, — со мной, брат, все намного сложнее. Многое остается неясным, даже для меня самого.

— В чем неясность?

— Очевидно, я существую в том же виде, в каком существуют призраки. А точнее — подпитываюсь от того вида не известной еще нам энергии, которая обеспечивает некоторым людям способность подвергаться всяким трансам, наваждениям и одержимости.

— Не очень-то понятно…

— И мне тоже. Я пытаюсь сейчас объяснить то, что происходит со мной в моей жизни. Мне только одно доподлинно известно: я есть, я существую. Но мне неизвестно, какой я, как на самом деле выгляжу.

— Ты выглядишь вполне прилично.

— Это одна видимость. Я же говорю: одержимый… До вчерашнего вечера мне ничего не было известно о существовании подполковника. А сегодня — вот я перед тобой, сидим, беседуем.

Он лишь представляет меня — он одержим мной. Почему, как это происходит во мне, я не могу тебе объяснить, потому что и сам не знаю.

— А что же с ним происходит? — спросил Василий и не без тайного удовольствия фамильярно ткнул указательным пальцем в грудь подполковнику.

— Как видишь, ничего особенного, — ответил тот, добродушно усмехаясь, отчего на разъехавшихся щеках его обозначились симпатичные ямочки. Я вполне благополучный одержимый.

— Но такое у тебя происходит не первый раз, я полагаю…

— Разумеется. Всю жизнь происходит, сколько помню. И все из-за твоих фантазий, брат. Кем только я не был по твоей милости…

— Но что происходит с теми, в которых ты… как бы это сказать… поселяешься?

— Не знаю. Никогда этим не интересовался. Должно быть, ничего особенного не происходит. Если, конечно, нас не убивают или мы сами не умираем.

— А что, неужели и такое бывало?

— И такое бывало. Это у кого какая судьба.

— Ну а что с тобой происходило при этом? — Здесь таился главный вопрос для Василия; он снял с головы кожаную кепку, осторожно положил себе на колено, потом закрыл глаза…

— Я словно впадал в забытье на какое-то время, а потом вновь оказывался в чьей-нибудь другой шкуре. — Был мой ответ.

— Значит ли это, товарищ подполковник… — воскликнул Василий.

— Брат, — поправил я его.

— …значит ли все это, брат, что ты настоящий феномен бессмертия?

— Ну подполковник-то когда-нибудь умрет.

— Это понятно. Бог с ним. Но я о тебе… Ты-то как? Неужели, братец, ты будешь существовать вечно?

— Этого я как раз не знаю, брат.

О многом еще мы тогда говорили с братом, и я открыл ему главное, к чему пришел совершенно самостоятельно, — что у каждого человека есть две жизни, внешняя и внутренняя, и проживание их, как правило, не совпадает, происходит параллельно. А может быть, здесь речь идет о том, что у каждого есть близнец, такой же, как и я. Но иногда параллельные судьбы пересекаются — получается единая жизнь, и тогда говорят: вот великий талант, феноменальная личность, гений.

Я, зарожденный в колбе, не пугаюсь мысли о смерти и в то же время не испытываю благоговейной любви к жизни. К последней я отношусь спокойно, как и к смерти. Имея разнообразные внешние обличия, беспрерывно сменяющие друг друга, я все же обладаю одной-единственной внутренней личиной, неким человеческим невидимым лицом, обращенным к свету, — опять-таки к свету!

В ту встречу выяснилось, что у меня с братом существует не только метафизическая связь, но и душа у нас общая и то самое, что является содержанием краткосрочной земной биографии писателя, принадлежит и мне. Моего же собственного душевного достояния, личной страсти, цели иль высшего предназначения на Земле нет и не может быть. Я всего лишь призрачный близнец своего брата, кочующий по чужим жизням, по разным странам, временам, камням, деревьям и птицам, но с нашей общей с братцем неповторимой душой.

…Самое первое в моей жизни перемещение. Нам обоим по четыре месяца от роду. Я нахожусь в клинике, под стеклянным колпаком, будущий писатель лежит в родительской квартире в Москве, куда перевезли из Америки мать с младенцем — под благонадежное наблюдение и опеку многоопытной тещи дипломата. Сам же дипломат вынужден был вернуться в Америку дослуживать срок до очередной ротации кадров в посольстве. Младенца содержали в спальне тещи, не матери, потому что ночью к нему вставала самоотверженная теща, кормила его из бутылочки, с ласковой воркотней перепеленывала внучонка, если он обделывался.

Тещу из-за ее ночных хлопот над плаксивым внучком вскоре совершенно одолела бессонница, и она частенько читала в постели, включив настенную лампу-бра, висевшую над спинкой кровати. И на этот огонек смотрел, сосредоточенно хмурясь, накормленный, перепеленатый, уже начинающий задремывать младенец Василий. Его темные глазки время от времени закатывались, уходя вверх под дремотные сени сна, но тут же возвращались назад и вновь внимательно смотрели на лампу. В ней Василий — еще не с человеческим, но с космическим восприятием — увидел некий огненный круг, средоточие светящейся материи, которое образовалось для зарождения новой звезды. И младенцу захотелось ухватить эту звезду, родившуюся на его глазах, он очаровательно улыбнулся, на миг показав розовые беззубые десна, взболтнул ручонкой, издал гулькающий звук на выдохе. В тот же миг в клинике, под стеклянным колпаком, я сделал точно такое же движение рукой, издал горловой лепет — и, не замеченный никем из персонала клиники, навсегда покинул ее, свою истинную искусственную родину-мать. Очевидно, я попросту растаял в воздухе и переместился в Москву, в квартиру своего отца, а точнее — в электрическую лампочку мощностью в шестьдесят ватт.