Анатолий Ким - Два рассказа

И потом мы шли по пыльным южносахалинским улицам к дому одной из них, куда меня пригласили на чашку чая. Я неожиданно для самого себя принял приглашение, хотя обычно этого не делаю, избегая ненужных утомительных знакомств со своими пациентами, — все, все, кого мне только приходилось узнавать на этом свете, непременно становились моими пациентами. И когда мы пришли на какую-то безликую, неуютную квартирку и там разговаривали, пили чай — ни разу я не вспомнил о том, что когда-то впервые предстало моему ясному видению. Не вспомнил, как рыба предсказала мне, что я встречу М. Т. еще только раз в жизни и эта встреча произойдет через двадцать пять лет на Сахалине.

О, разумеется, это большой срок, за такое время многое изменилось во всем мире, и на Сахалине, и во мне самом, и в моей постаревшей на четверть века Беатриче. Но она так хотела помочь мне! Она старалась вести себя и разговаривать со мною таким образом, чтобы я мог узнать ту своевольную, гордую, прелестную девушку, уверенную в своем высоком предназначении. Эти внезапные умолкания посреди фразы… Резкие перемены темы и уходы в сторону при разговоре… Эта неожиданная чарующая улыбка, обнажавшая не только зубы, но и розовые влажные десны… При этом глаза остаются серьезными, даже как будто хмуроватыми.

Рыба Simplicitas! Ты наблюдала из своей засады за жестокими терзаниями этой гордой души, но сама ты оставалась при этом холодной и бесчувственной, как и всегда. Конечно, М. Т. было известно мое имя, ставшее довольно популярным в Империи периода распада, когда весь народ и его правители на самой верхотуре государственности вдруг усиленно заинтересовались всякими магами и чародеями, экстрасенсами и колдунами, астрологами, знахарями, шаманами, ворожеями, ясновидящими и народными целителями.

Отбросив всякий идеологический стыд и прежний воинствующий материализм, гомо советикус кинулся в астрологию, побежал к знахарям, прильнул к экранам телевизоров, с которых маги с обличием мелких уголовников проводили на всю колоссальную державу сеансы одновременного лечения всех от всех болезней.

Некоторые из нас были использованы в государственной службе, лечили правителей, гадали им, состояли при военной разведке и секретных органах специального назначения. Обслуживали мы и новорусскую элиту — разбогатевших бандитов, народившихся капиталистов и коммерсантов, крупных банкиров.

Реклама для чародеев была создана неслыханная… И М. Т. не могла не знать обо мне, тем более что работала сама много лет на радио.

Она вдруг стала мне рассказывать, что муж ее де в каком-то долгосрочном отсутствии, что дома с нею семнадцатилетний сын, которого она очень любит, балует… Я с недоумением смотрел на нее (рыба впоследствии беспощадно, в замедленном действии, продемонстрировала всю эту постыдную для меня сцену), я не понимал, к чему все это. Ну что мне до какого-то семнадцатилетнего парня, который здоров как бык, но у него в носу аденоидные полипы, их надо бы попросту вырезать, однако я попробую, пожалуй, их удалить другим способом… — зачем мне знать, что он ушел гулять и оставил матери записку: мол, вернется очень поздно или, может быть, даже задержится до завтрашнего утра? Возникший в поле моего внутреннего зрения еще один неизвестный человеческий субъект ничем не выделялся из тысяч и тысяч других таких же, существующих где-то и, скорее всего, навсегда безвестных для меня. От бесконечного сонма подобных призраков я так уже устал. И этой усталостью можно объяснить ту беду, которая случилась со мною тогда, — за весь вечер, что провели мы вместе на квартире у подруги и сотрудницы М. Т., ни разу в моей провидческой душе не промелькнуло хоть что-нибудь близкое к догадке…

Я находился в двух шагах от нее (кажется, я даже вел ее под руку вечером, в темноте, когда любезные радиодамы решили проводить меня до гостиницы, и мы шли через какой-то широкий пустырь — кажется, моя рука запомнила нежное, шелковистое, беспомощное ощущение мимолетного прикосновения к ее телу), несколько часов был рядом с тою, которую только и любил в жизни… и я не узнал ее.

Так, может быть, и на самом деле ее вовсе не было, этой любви? Тогда что же было? А ничего не было. Ни рыбы Simplicitas, ни угаданных мною заранее президентов и министров, ни тысяч и тысяч излеченных от смертельных недугов людей — ни самих этих людей, ни того странного, томительного, бессмысленного мира, в котором они якобы должны были вести свое бессмысленное существование.