Кирилл Чистяков - Фаза Урана

Я очутился в Вашем городе в конце февраля 1943 года. Русские наступали и шли ожесточенные бои. Вы знали, что один из героев Гюнтера Грасса получил крест за отвагу, проявленную в Вашем родном городе?

Перед тем как отступить, командование поручило нам взорвать городскую дамбу. Этот день я помню до сих пор. Советские танки были уже близко, а где-то в небе пела грустную песню птица. Дамбу мы так и не смогли взорвать, и я каждый день благодарю Бога за это.

В лагере военнопленных были еще итальянцы, румыны, власовцы и несколько финнов. Особенно много было мальчишек, вчерашних гитлерюгенд. Я знаю, что некоторые из них, с большим риском для себя, прятали томик «Майн Кампф» – он был зарыт под кустом шиповника – и тайно праздновали день рождения фюрера. Я хотел выжить, вернуться на Родину и поэтому вступил в «Свободную Германию». Как видите, выжить мне вполне удалось, чего не скажешь о тех несчастных мальчишках.

Мы много работали: строили дома и возводили заводы. А потом появился Полковник, и в его глазах сияла одержимость. Он заставлял нас копать глину с утра до вечера, и с вечера до утра. Вы спрашивали меня, не попадалось ли нам в штольнях «strannije predmety»?

Странным был весь этот холм, даже глина. Иногда мы разводили в штольнях огонь и бросали в пламя куски глины, и тогда наша нора озарялась голубым сиянием, которое переполняли искры. Несколько раз мы находили черепа с круглыми, словно от пуль, отверстиями, и власовцы, крестясь, говорили, что это жертвы террора. Не знаю, что искал одержимый Полковник, не думаю, что предмет его поисков составляли черепа или, тем более, глина.

Однажды надзиратель спросил, кто из нас умеет настраивать пианино. И я понял, что это мой шанс выжить.

Чтобы настроить пианино, мне было необходимо несколько минут, но я провозился весь день, откладывая неизбежное возвращение в барак. Чтобы остаться в Доме, мне пришлось выдать Полковнику имена мальчишек, хранивших «Майн Кампф». Пожалуйста, не судите меня строго, мой юный, юный, друг! Я так хотел жить!

Любил ли я Марию Герлитц? Она была доброй женщиной, и общение с ней помогало мне притупить боль ностальгии. Долгие годы я не знал, что произошло после моего отъезда на Родину.

Что касается Полковника, то я, не удивляйтесь, благодарен ему – ведь он сохранил мою ничтожную жизнь. Прекрасная черта у старика, человечно думать и о черте.

(«Здесь мог бы обойтись и без Гете», – подумал я)

Что я делал, вернувшись на Родину? Продолжал жить, как все, думать, как все, и верить в то, во что верят другие. Я закончил филологическую кафедру университета. Преподавал в гимназии литературу. Семьей я так и не обзавелся. Страх меня не оставлял, я боялся, что меня найдут, и покарают за грехи. Часто мне снился Полковник, а Мария Герлитц – никогда. Чтобы избавиться от страха, я продолжал упражняться в подлости, я сотрудничал со «штази», докладывая о своих неблагонадежных коллегах, и Вы, мой друг, первый человек, которому я в этом признался.

Только состарившись, я осмелился на поиски людей, с которыми меня свела судьба в Вашем городе. Мои скромные послания оставались без ответа, до тех пор, пока Вы не позвонили мне и я, старик, поверил в то, что моя жизнь была не такой уж напрасной.

Позвольте же напоследок дать Вам один совет, ведь Вы еще так восхитительно молоды! Живите как все, думайте, как все, и верьте в то, во что верят другие. Это, как показал мой горький опыт, единственная возможность хоть как-то избавиться от душевных мук. В нашем телефонном разговоре, Вы упомянули Освальда Шпенглера. К сожалению, то, что он считал полуднем нашей цивилизации, увы, оказалось всего лишь половиной восьмого утра. Поэтому, мой Вам совет, забудьте все и купите холодильник.

Искренне Ваш,

Фриц Фройндхюгель

P.S. В знак признательности позвольте Вам преподнести небольшой подарок. Эта вещь, которую я посылаю Вам, одна из немногих, которые мне по-настоящему дороги».

Глупый, добрый немец! У меня уже был холодильник. До чего ж ты хороша, Масла Герлитца душа.

Милый друг – милая ложь.

В поисках подарка, я разорвал диэйчэловский конверт. Из вспоротого бумажного брюха медленно спланировала на пол узкая полоска театрального билета, не замеченная мной ранее. Это был билет на «Трехгрошовую оперу» с автографом Бертольда Брехта. Я не прочел ни строчки Брехта, не видел его спектаклей. Что делать с билетом я не знал. Его даже в ломбард не примут.

Наконец, на кухне я заклеил билетом написанный помадой телефон.