Кирилл Чистяков - Фаза Урана

За воротами я вновь побрел вдоль церковного забора, миновал овраг с трактором и опять оказался на кладбище. Сорняки, по-моему, успели подрасти, девочка и козы пропали. Солнце блеснуло, ветер дунул запахом теплого ила. сиреневой дугой загудел воздух, и вдруг показалось: кто-то зовет меня по имени: «***». Я дернулся в сторону, высоко подымая колени, перепрыгивая через бурьян, побежал прочь в глубь кладбища, споткнулся об обломок ограды и свалился в куст шиповника, пополз по душной траве, а потом поднялся и сел на корточки. Никто меня не звал. Куст шиповника не собирался неопалимо вспыхивать. Кому я нужен? Галлюцинациям? Давно уже пора было начать пить по утрам кефир вместо пива.

Я огляделся. Рядом со мной укоренился в земле карликовый обелиск солдатской могилы с пятиконечной звездой на макушке. Краска на обелиске совсем потрескалась. Остался прямоугольный след от таблички – вероятно, она была из цветного металла и ее отвинтили.

Я прислонился спиной к обелиску. Обелиск приятно грел позвоночник. В траве, будто неисправные электроприборы, трещали кузнечики. В нескольких метрах от меня, пригорок, на котором стояли церковь и кладбище, обрывался крутым спуском. Отсюда ясно виделась степная низина: речка, покрытая чешуей ряски, лузга рыбацких лодок на ней, черные квадраты огородов с белыми привидениями дачников, эй-фелевы башенки линий высоковольтных передач, рыжий сугроб рудных отвалов…

Все было прекрасно и ни в чем не было смысла. Оставалось сидеть молча и кивать головой. Кивать головой так, как это делают журналисты, когда берут интервью. Какие бы абсурдные вещи не говорил им собеседник, они молча продолжают кивать головой.

Из кармана я достал пачку сигарет с цыпленком и поднес ко рту, словно это был диктофон. «Чик», – нажал я виртуальную кнопку «Play»:

– Итак. Однажды молодой человек встает утром и у него ничего не болит. Он жарит яичницу и из скорлупы на сковороду падает почти цыпленок, не родившаяся курица. Или петух, не важно. Важно другое: в этот момент молодой человек понимает, что все, к чему он прикасался, рушится, портится, гниет, ломается, околевает, превращается в дерьмо и вообще все не так. Он не знает, что с этим делать, и у кого просить прощения. От алкоголя ему только хуже. Он помнит, что раньше все было по-другому. В детстве он мечтал, что забьет гол в финале Чемпионата Мира, сосчитает на небе все звезды, купит маме билет в кругосветное путешествие. А теперь? Никого он не любит. Впрочем, он любит себя, но даже это – не взаимно. Он надевает шорты, мокрую футболку, сам не зная зачем, берет с собой неродившегося цыпленка, берет, наверное, на счастье и едет сюда. В последнее время, он что-то разъездился по пригородным селам. Это уже, кажется, третье село… А сюда он приехал, потому, что здесь его крестили ребенком. Была поздняя осень, и кружил грязный до черноты снег. В церкви было тепло и красиво. Венчалась двоюродная сестра. У алтаря воск упал на ее платье, и платье загорелось. Молодой человек, тогда ребенок, стоял рядом и это видел, но подумал, что так принято. Что на свадьбу в церкви всегда поджигают платье невесте. Сестра плакала, потому что платье взяли напрокат. Ее утешали, но все знали, что это – дурная примета… А потом… Потом ребенка крестили в притворе или как это там называется. И поп ему сказал, что он теперь открыт для Бога, и что у него хорошее имя. Хорошее русское имя, которое он уже почти забыл. А потом, открытый для Бога ребенок, на паперти выиграл в «чу» мелочь, которую бросали молодожены у загса, выиграл у таких же детей, как и он, своих дальних родственников, которых он видел тогда в первый и последний раз. Больше он здесь не был. И не был в церкви, вообще ни в какой, не только в этой. И раз он сегодня очутился здесь и уже два раза трусливо убегал от входа, то теперь, в третий раз, он решится обязательно. Обязательно зайдет внутрь и попросит себе прошения…

Над головой пролетел самолет, второй за день. Я решил похоронить цыпленка. Мне не нужны были больше талисманы. Рядом с солдатской могилой, я вырыл ямку и засыпал пачку. Напоследок я спросил у почти цыпленка, можно ли считать неродившихся мертвыми, но и он мне ничего не ответил на этот вопрос.

Я отыскал полевые цветы, сорвал их и положил у обелиска. Цветы были не цыпленку, а тому, кто покоился в солдатской могиле. Что я знал о жизни по сравнению с ним? Он видел горящие деревни и разорванных в клочья детей, видел, как визжит, изнывая от боли, ночное небо. Он шел вперед, шел по трупам, чтобы и самому превратиться в труп, чтобы другие солдаты прошли по нему – на этот раз до конца…