Кирилл Чистяков - Фаза Урана

Что мне оставалось сейчас? Сейчас мне оставалось повторять про себя только древнюю, вышедшую полвека назад из моды, экзистенциальную мантру. Существование предшествует сущности. Если женщина изображает оргазм, значит, он у нее был. Если я сочинял слова корпоративного гимна, а потом пел их громче всех; если бегал к директору за тоником и фотографировался со всеми на офисных вечеринках; если стирал своей собственной рубашкой свою собственную слюну с лобового стекла хозяйского лимузина (да! я стирал своей собственной рубашкой свою собственную слюну с лобового стекла хозяйского лимузина, когда плюнул в окно и не посмотрел, что там внизу припарковано, а потом посмотрел и ужаснулся оттого, что увидел), то это значит, что Бог С Девяти До Пяти – был моим Богом. В глубине души я мог считать себя кем угодно, гением или злодеем, быть Кортесом, Бетховеном, Торквемадой, Гогеном, Гитлером, Кафкой, Нероном, Эйнштейном, и при этом на деле оставаться всего лишь жалким адептом с мелкими грешками и ничтожными молитвами, молитвами Богу С Девяти До Пяти. Теперь меня отлучили от Великой Церкви, церкви С Девяти До Пяти, и теперь я стал невидимым, стал никем. Пройдет всего лишь шесть месяцев, и ни один банк не даст мне кредит под покупку холодильника. И тогда я вспомню свое школьное сочинение. Сочинение «Кем я хочу стать», за которое мне поставили три с минусом. Сочинение, в котором я мечтал работать в котельной, бросать уголь, спать, пить портвейн и больше ничего не делать…

– Конечная – Вокзал. Выходим, – раздался голос водителя.

Маршрутное такси остановилось у вокзального фасада, украшенного овалом часов. Часы были старые. Их стрелки не двигались очень давно. За циферблатом часов жили ласточки.

Здание вокзала, построенного еще в XIX веке, я обошел с восточной стороны. Московский поезд уже прибыл. На перроне стояли девушки в национальных костюмах и курили. Дым сигарет вился в ярких лентах их цветочных венков. Они встречали какую-то делегацию. Прямо на перроне лежал расстеленный рушник, на нем – черствая сфера ржаного хлеба и соль в белой пиалушке.

– Эй, Растрепин! Я здесь.

Я обернулся и увидел Ф. Он стоял в тени пригородных касс. За то время, что мы не виделись, он успел измениться. Под его рубашкой вздулось брюшко, третий месяц беременности. Две залысины мысами врезались в волны аккуратно подстриженных волос. На носу сидели пластиковые очки без оправы.

Я подошел к Ф., и мы пожали друг другу руки.

– Как дела? – спросил я.

Всю дорогу, пока мы ехали в такси, Ф. жаловался на геморрой, хвалил раздельное питание и выражал беспокойство по поводу мирного урегулирования на Ближнем Востоке. Теперь мы находились в Ф. квартире. Я был в последний раз здесь после экзамена в институт, и ничего не мог узнать.

Я сидел на полу, прислоняясь к голой стене спиной, чувствовал запах теплой пыли и нагретых смоляных крыш.

Штор в комнате не было. Солнце сквозь мутное стекло ярко облучало помещение. Стены нагревались, и я нагревался вместе со стенами, потоотделение усиливалось. Передо мной, словно мыльные пузыри, плавали суспензии тополиного пуха. От пуха хотелось чихать, но делать это было лень, поэтому я ограничивался зеванием. И откуда мог взяться тополиный пух? В округе не было ни одного тополя, да и время для пуха еще не пришло.

Посреди переполненной светом комнаты усталый человек уселся на трехколесный велосипед «Гном-4», оттолкнулся ногами и, стараясь попасть своими плоскими ступнями в педали, попытался проехаться вдоль стены. Человеком этим был Ф. Неловко вывернув руль велосипеда, Ф. упал на повороте у кладовки. Одно из трех велосипедных колес еще продолжало крутиться, когда он встал и поправил брюки.

– Велосипед. Это мой велосипед, – сказал он и улыбнулся чему-то грустно. – Знаешь, – продолжил он, – я когда ремонт делал, почти все продал… Многое совсем почти задаром. А велосипед никто не купил. Никому сейчас не нужен трехколесный велосипед…

– Да, не нужен, – согласился я.

– И диафильмы никому сейчас не нужны. Их тут вон – полная кладовка. – Ф. подошел к кладовке и стукнул ногой по ее створкам. – Ты любил диафильмы?

– Да, – ответил я. Я любил диафильмы. – Сейчас дети их не смотрят, у них есть кабельное телевидение – мультфильмы круглые сутки. Зачем им диафильмы?

– Знаешь, я рад, что у нас не было кабельного телевиденья. У нас было хорошее детство. Мы не хотели в Диснейленд.

– Потому что Диснейленда для нас не существовало, – сказал я.