Роберт Элли - Последнее танго в Париже

Вынув из кармана ключ, он отпер Розину комнату. В нос ему ударил резкий душный запах цветов. На столике у кровати горела лампа. Тело Розы покоилось на ложе в окружении тошнотворно пахнувших цветов. На ней было нечто вроде подвенечного платья с тонким белым кружевом и вуалью. Светлые ее волосы были тщательно уложены, щеки и губы густо накрашены. Накладные ресницы придавали покойнице вид человека, погруженного в глубокий спокойный сон. Худые пальцы были сложены на животе, кожа на руках и лице глянцевито отсвечивала. И лишь застывшая на губах едва заметная ироническая улыбка говорила о настоящей Розе.

Пол тяжело опустился в кресло у кровати и выудил из пачки «Галуаз» последнюю сигарету. Пачку он смял и отбросил, сигарету закурил без всякого наслаждения.

— Только что кончил обход, — сообщил он, не глядя на Розу. Дверь была заперта, и разговор с покойницей доставлял ему известное удовольствие. Таким путем он приводил в порядок собственные мысли. — Давно я не делал обхода. Все в порядке, все тихо. Стены в этом доме что швейцарский сыр.

Он обвел взглядом потолок и стены убогой комнатенки, стараясь совладать с гневом и горем. Наконец он посмотрел ей прямо в лицо.

— В этом гриме у тебя нелепый вид, — сказал он. — Даже не шлюха, а пародия на нее — мамочка славно над тобой поработала. Лже-Офелия, утонувшая в ванне.

Он покачал головой, издав смешок, который прозвучал скорее как стон. Роза выглядела такой спокойной, такой безнадежно мертвой.

— Жаль, сама ты не можешь на себя поглядеть. Уж ты бы посмеялась.

В чем, в чем, а в одном Розе было нельзя отказать — она обладала чувством юмора. Юмора, может быть, искаженного и подчас жестокого, но смеяться она умела. В том, что ее так вырядили, он чувствовал неуважение и фальшь. Пол действительно не мог поручиться, что узнал бы в этой женщине свою жену, столкнись он с нею на улице.

— Ты настоящий шедевр своей мамаши, — горько заметил он, отгоняя рукой сигаретный дым от лица. — Господи, сколько же здесь говенных цветов, дышать нечем.

В волосах у Розы и то были маленькие цветочки. Пол каблуком раздавил сигарету прямо на коврике. Он должен был кое-что высказать Розе, чтобы окончательно не сойти с ума.

— Знаешь, в том фибровом чемодане, что стоял на шкафу, я нашел все твои мелкие памятки — ручки, цепочки для ключей, иностранные монетки, французские «щекоталки», все-все. Даже воротничок священника. Я и не знал, что тебе нравилось хранить все эти мелочи, которые оставляют после себя постояльцы…

Он много чего не знал и никогда не узнает. Это вызывало у него острое чувство несправедливости и безнадежности.

— Да проживи муж хоть двести засранных лет, — сказал он с тоской и злостью, — он все равно не сумеет понять, кто его жена на самом деле. То есть я, может, сумею постигнуть Вселенную, но правду о тебе мне никогда не открыть, никогда. То есть не понять, что же ты, черт возьми, собой представляла.

На миг ему померещилось, что Роза сейчас ответит. Он замер, вслушиваясь в безмерную тишину гостиницы. Глухая ночь царила во всем мире, повсюду. Полу казалось, что во всей Вселенной не спит только он один.

— Помнишь, — спросил он, пытаясь выдавить улыбку, — как я впервые тут появился? Я знал, у меня не выйдет тебя завалить, если только…

Он замолчал, припоминая, как они познакомились пять лет тому назад. Роза держалась так добродетельно, так недоступно, но он сразу усек. Он даже гордился этим, потому что считал, будто и в самом деле завоевал ее, будто они понимали друг друга.

— Что я тогда сказал? Ага, конечно: «Пожалуйста, счет. Я уезжаю». Помнишь?

На этот раз он рассмеялся по-настоящему. Да, Роза купилась на эту уловку, испугалась, что он может ускользнуть от нее, хотя на самом деле никуда он ехать не собирался. Тогда в гостинице было много чище, он помнил, что поэтому и остановил на ней свой выбор. Чудно все это вышло.

Полу вдруг захотелось сделать признание.

— Вчера вечером я вырубил свет из-за твоей матери, так весь дом чуть не спятил. Все твои… твои гости, как ты их называла. Как я понимаю, я тоже к ним отношусь, верно? — Гнев вернулся к нему. — Я тоже к ним отношусь, верно? Все пять лет я был в этой блядской ночлежке больше гостем, чем мужем. Ну, понятно, имел привилегии. А потом, чтобы довести меня до ума, ты оставила мне в наследство Марселя. Дубликат мужа, и комната у него — точная копия нашей.

Пола терзала ревность, самая настоящая ревность — не из-за того, что Роза занималась любовью с Марселем, а потому, что он не знал, как они это делали. Были вещи, на которые он имел право как муж, хотя бы только по определению. Могла бы предупредить его, прежде чем наложила на себя руки, проявить элементарную вежливость. Но в то же время он, разумеется, страшился узнать правду.