Григорий Полянкер: Белая ворона

«Да, странные создания, – думала про себя тетя Зося, – таких я еще не встречала. День и ночь сидят перед зеркалом, красятся да мажутся. Солнца и ветра боятся пуще смерти, торчат все время в палате, ссорятся, грызутся, как черти, наскакивая друг на друга, как петухи». Чем были вызваны их ссоры – тетя Зося никак не могла выяснить.

Ну, а если уж тетя Зося, от которой не только в доме отдыха, но во всей Одессе, не было никаких тайн, не смогла ничего добиться, то вы сами должны понять, какое у нее было настроение.

И все же несмотря на грызню и вечные ссоры все три балерины из кордебалета держались вместе – монолит. К тому же подальше от остальных отдыхающих: никто им не чета!

В самом деле, кто мог бы здесь им быть под стать?

Самая старшая из этого треугольника была Михалина, или, как она хотела, чтобы ее величали, Мириадна Степановна – Мириадна Шпак-Ковалик. Длинная, костлявая женщина, вся она состояла из химикалий, начиная от бровей и кончая ногтями на ногах. Она была обременена годами, хотя принимала все меры, известные в парикмахерском и косметическом искусстве, чтобы выглядеть помоложе, что, естественно, вызывало смех и колкости, особенно среди коллектива театра.

Она была предельно зла и зло это затаила на всю труппу, на всех соседей и работников домоуправления и на весь белый свет вообще. Она была уверена, что все и вся восстало против нее, ее недооценивают, и только из-за всяких сплетен, подкопов и интриг ей никогда не дают приличных ролей.

Точно такого же мнения придерживалась ее подружка Дебора Цирульник. Не в том смысле, конечно, что не оценили способностей Мириадны Степановны, а в недооценке таланта самой Деборы. К тому же ее недавно перевели из кордебалета в хор. А перевели ее в хор по той причине, что она заметно пополнела, стала кубышкой и танцевать ей было уже трудновато: задыхалась, бедняга.

Нельзя сказать, чтоб она обладала очаровательным голосом, что в хоре очень нуждались в ней, что хормейстер от нее был в восторге. Наоборот. Голос у нее был скрипучий, хрипловатый, но что поделаешь, столько лет в театре мучаются с ней, придется, значит, домучиться до того дня, когда ее выпроводят на заслуженный отдых. Иначе от нее не избавиться.

На том настоял местком. А местком, как известно, обязан защищать интересы членов своего профсоюза. Попробуй ее уволить, она всю администрацию по судам затаскает, сами рады не будут. До инфаркта всех доведет. Что вы, разве никогда дела с ней не имели?

Третья из этой троицы была Ната Церетели, по природе чернявая, но почему-то выкрашенная в соломенный цвет, маленькая, очень подвижная, с черными, бегающими и неспокойными глазами, смолистыми бровями, которые сводили с ума или сводили с правильного пути мужчин всевозможного возраста, тоже в летах.

Ей, Нате, также не суждено было стать подлинной балериной, не хватило искорки божьей; большим успехом она пользовалась у мужчин.

Но это уж, как говорится, от бога.

Всех их свела под одну крышу судьба, и здесь они отдыхали от трудов праведных.

В доме отдыха Ната Церетели ничем не отличалась от подружек, вела себя столь же гордо, заносчиво, только внимательно присматривалась к окружению, хотя мало с кем знакомилась, не ввязывалась в случайные разговоры, проходила мимо, не обращая никакого внимания на взгляды прохожих, считая всех ниже себя. Короче говоря, следовала примеру подружек. Как-никак, они не обыкновенные смертные, а балерины, и люди не их круга не интересовали балерин.

Нельзя, однако, сказать, что ими никто не интересовался, что они не привлекали внимания оравы оживленных, веселых и жизнерадостных отдыхающих. Наоборот.

То, что все трое значились танцовщицами, да еще не где-нибудь, а в опере, уже заставляло обычную публику смотреть на них с интересом и немного с удивлением. Но так как со стороны этой троицы не видно было взаимности, – от них исходили холодок, безразличие и равнодушие к окружающим, – решили их всем обществом игнорировать, чтобы не зазнавались.

И, словно сговорившись, отдыхающие решили проходить мимо, не обращая на них внимания: пусть не дуются, словно индюшки! Таких красавиц и таких великих балерин уже видели, хотя никто из отдыхающих не имел прямого отношения к искусству.

И так помаленьку в корпусе образовалось два лагеря – троица и окружающие – отдыхающие, которые заполняли все уголки чудесного парка и пляжа задорными песнями, смехом, остротами, шутками, танцами и весельем, чем Одесса издавна необыкновенно славилась.