Элена Ферранте - История о пропавшем ребенке [litres]

Мои дочери признают это, но только на словах, они громко возмущаются происходящим, но охотно пользуются доставшимися им возможностями. Они полагают, что своим благополучием и успехами обязаны отцу. Но основу их преимуществ заложила я, у которой никаких привилегий не было.

Я сидела, погруженная в подобные мысли, когда это случилось. Мои девочки, все трое, весело переговариваясь, вместе со своими мужчинами подошли к шкафу, в котором стояли мои книги. Насколько мне известно, ни одна из дочерей их не читала, во всяком случае, я ни разу не видела, чтобы они держали их в руках; никто из них никогда их со мной не обсуждал. Но тут они принялись снимать с полки одну книгу за другой, листать страницы и вслух зачитывать отдельные фразы. Эти книги рождались из атмосферы, в которой я жила, из событий и идей, производивших на меня особое впечатление. Я жила в своем времени и, как могла, старалась в выдуманных мной историях выразить его суть. Я находила болевые точки и била в них, пытаясь нащупать пути спасения от зла, но, как правило, ошибалась. Я писала простым языком об обыденных вещах. У меня были свои излюбленные темы – труд, классовая борьба, феминизм, изгои общества. Сейчас я слушала наугад выхваченные из своих текстов фразы, и мне делалось неловко. Читала Эльза – Деде не позволила бы себе этого из уважения ко мне, а Имма из осторожности. Она с издевательской интонацией процитировала пассаж из моего первого романа, затем – из эссе о том, что женщин выдумали мужчины, затем перешла к другим книгам, отмеченным разными премиями. Она играла голосом, выделяя шероховатости повествования, литературные преувеличения, избыточный пафос, устаревшие идеи, в которые я верила как в непреложную истину. Особенно она напирала на лексику, по два-три раза повторяя вышедшие из моды и звучавшие неестественно слова. Что это было? Моя дочь, пусть и не со зла, издевалась надо мной в чисто неаполитанской манере, очевидно усвоенной в этом городе. Строка за строкой, она демонстрировала, сколь мало стоят все эти книги, выставленные в ряды вместе с переводами на другие языки.

Только молодой математик, приятель Эльзы, понял, каково мне все это выслушивать, забрал у нее книгу и вернул на полку, после чего принялся расспрашивать меня о Неаполе как о некоем полувымышленном городе, вести из которого доходят до мира исключительно благодаря отваге кучки исследователей-смельчаков. Праздничное настроение улетучилось. С того дня что-то во мне изменилось. Время от времени я открывала одну из своих книг и прочитывала несколько страниц, понимая, что текст далек от совершенства. Ко мне вернулась былая неуверенность в себе. Я все больше сомневалась в качестве своих сочинений. На этом фоне призрачная рукопись Лилы приобрела для меня новое, неожиданное значение. Если раньше я думала о ней как о сыром материале, над которым мы могли бы вместе поработать, чтобы сделать хорошую книгу для моего издательства, то теперь в моем воображении она превратилась в образец совершенства и одновременно – в камень, брошенный в мою сторону. Сама себе поражаясь, я мучительно размышляла над вопросом: что, если рано или поздно из ее заметок родится произведение, несравненно более сильное, чем все, что писала я? И выяснится, что я, напечатавшая столько романов, не сочинила ни одного стоящего, пока она без устали отделывала один-единственный шедевр? Что, если талант Лилы, который был виден уже в «Голубой фее» и так поразил учительницу Оливьеро, теперь, в старости, проявится в полную силу? Ее книга станет доказательством моего провала: читая ее, я пойму, как могла бы писать, будь у меня ее способности. И все мое упорство, самодисциплина, годы учебы, каждая успешно опубликованная страница – все лишится смысла и исчезнет; так грозовая туча, наползая на море, сливается с фиолетовой линией горизонта и поглощает окружающее пространство. Рухнет мой образ писательницы, родившейся в нищете трущобного квартала и сумевшей завоевать уважение и любовь читателей. Я больше не смогу, как прежде, радоваться тому, что у меня есть: замечательным дочерям, славе, даже любовникам – последним из них был разведенный профессор Политехнического университета на восемь лет меня младше, с которым мы встречались раз в неделю в его доме на холме. Вся моя жизнь сведется к банальной борьбе за повышение своего социального статуса.

Я пыталась бороться с депрессией и реже звонила Лиле. Теперь я не надеялась, а боялась услышать от нее: «Хочешь прочитать, что я написала? Я потратила на эти страницы годы. Могу сбросить тебе на мейл». Никаких сомнений относительно того, как я поступлю, если она и в самом деле проникнет в мое профессиональное пространство, вытеснив из него меня. Разумеется, я приму ее текст с восторгом, как когда-то «Голубую фею», без колебаний его напечатаю и буду всячески продвигать. Проблема заключалась в том, что из девчонки, восхищающейся талантами одноклассницы, я давно превратилась в зрелую женщину, знающую себе цену. Даже Лила то ли в шутку, то ли всерьез порой говорила обо мне: «Элена Греко, гениальная подруга Рафаэллы Черулло». Если мы поменяемся местами, это будет означать, что я уничтожена.