Элена Ферранте - История о пропавшем ребенке [litres]

Девочки играли, а когда время от времени начинали ссориться, мы прикрикивали на них, и они успокаивались. Лила выложила передо мной все материалы, что у нее были, объяснила, что к чему. Мы анализировали их, выстраивали в цепочки. Как давно мы не занимались ничем подобным вместе! Она была довольна: так вот чего она ждала от меня все это время. Вечером она ушла, унесла свою сумку, но позже вернулась, и мы сели изучать ее заметки. На следующий день она позвала меня в Basic Sight. Мы закрылись в ее кабинете, она села за компьютер – что-то вроде телевизора с клавиатурой, совсем не такой, как тот, что она показывала нам с девочками. Лила нажала кнопку включения, вставила в серые блоки какие-то черные прямоугольники – и экран засветился. Она застучала по клавишам – и я глазам своим не поверила. Это тебе не пишущая машинка, пусть даже электронная! Лила аккуратно касалась подушечками пальцев клавиш, и на экране совершенно бесшумно появлялись зеленые буквы цвета свежескошенной травы. Все, что было у нее в голове, что скрывалось за корой головного мозга, как будто выплеснулось наружу и каким-то чудом перенеслось на экран. Особая сила, преобразованная действием, оставалась той же силой, а электрохимический импульс мгновенно превращался в свет. Мне казалось, при мне рождается слово Божье, как на Синае во времена написания заповедей, слово неосязаемое и пугающее своей безукоризненной чистотой. «Потрясающе», – сказала я. «Я тебя научу», – ответила она. Она и правда меня научила: гипнотические сияющие строки становились длиннее и длиннее – мои предложения, ее предложения, наши обсуждения, пойманные на лету и пущенные по глади экрана, как четкий след корабля на воде без пены. Лила печатала, я правила. Она одной кнопкой стирала ненужное, могла убрать целый фрагмент и заставить его мгновенно появиться в другом месте страницы – выше или ниже. Потом Лила решала, что надо написать по-другому, и одним волшебным взмахом руки все опять менялось: только что слово было тут, и вот его нет, или есть, но уже в другом месте. Никаких ручек, карандашей, не надо вынимать из пишущей машинки лист и заправлять в каретку новый. Экран и есть страница, бесконечная, без следов авторских колебаний: гладкий текст, идеальные строчки – настоящее воплощение чистоты, несмотря на то что в них была заключена вся грязь делишек Солара и половины Кампании.

Мы работали целыми днями, пока текст не спустился с небес на землю и под грохот печатающего устройства не превратился в собрание черных точек на бумаге. Лиле опять не понравился результат, мы вернулись к ручкам и сели править. Она ко всему придиралась, постоянно ждала от меня большего, думала, у меня найдутся ответы на все ее вопросы, сердилась; она думала, что я – бездонный колодец знаний, а тут без конца обнаруживалось, что я не сильна в местной географии, бюрократических процедурах, устройстве муниципальных советов, банковском деле, преступлениях и наказаниях. В то же время я давно не чувствовала, чтобы она так гордилась мной и нашей дружбой. «Мы должны разгромить их, Лену, а если это не поможет, я их убью». Наши мысли (пожалуй, в последний раз) встречались друг с другом, сливались в одну. Наконец мы все же признали, что текст готов, что сделано, то сделано, – и снова наступили серые будни. Лила в тысячный раз перепечатала текст, я положила листы в конверт и отправила их директору издательства с просьбой показать материал юристам. «Мне надо знать, – объяснила я ему по телефону, – хватит ли этого, чтобы засадить Солара за решетку».

Прошла неделя, вторая. Утром мне позвонил директор.

– У тебя блестящий творческий период, – начал он с похвалы.

– Мы с подругой вместе писали.

– Главное – там чувствуется твоя рука, потрясающий текст! Сделай одолжение: покажи его профессору Сарраторе, пусть поучится, как из любого материала сделать увлекательное чтение!

– Я с ним больше не вижусь.

– Может, поэтому ты в такой отличной форме.

Мне было не до шуток: я хотела знать, что сказали юристы. Ответ разочаровал меня. «Доказательств недостаточно, – объяснил директор. – Они не проведут в тюрьме дня. Ради собственного удовлетворения можно опубликовать, но за решетку этих твоих Солара точно никто не засадит, тем более если, как ты говоришь, они вхожи в политические круги, знают, кого купить, и денег у них хватает». От слабости у меня подкосились ноги. Мелькнула мысль: Лила будет в ярости. «Они еще хуже, чем я рассказываю», – сказала я подавленно. Директор почувствовал мое разочарование, стал меня подбадривать и снова хвалить текст. Но вердикта не изменил: этим Солара не разгромить. Как ни странно, он настаивал, чтобы я опубликовала текст. «Давай я позвоню в „Л’Эспрессо“, – предложил он, – напечатать такую статью сейчас очень важно, и для тебя, и для твоих читателей – да для всех! Надо рассказать, что Италия, в которой мы живем, намного хуже, чем о ней принято говорить». Он попросил у меня разрешения еще раз показать юристам текст, чтобы сказали, какие правовые риски может повлечь статья, что нужно убрать, а что можно оставить. Я вспомнила, как просто было, когда речь шла о запугивании Бруно Соккаво, и отказалась: «Нет, не надо, а то я опять окажусь во всем виновата».