Сьюзен Келли - Насколько мы близки

Кто-то тронул меня за плечо:

– Вперед?

Вздрогнув, я обернулась.

Уже одетая, спокойная, собранная, Рут протянула мне ключи:

– Твоя очередь.

Ни кресла-каталки. Ни постанестезионной апатии. Рут не пошатнулась, не скривилась от боли, не повисла у меня на руке.

На обратном пути она вслух читала «памятку пациента», отмечая галочкой пункт за пунктом, словно штудировала список запланированных на субботу дел.

– Следите за выделениями. При обильном кровотечении немедленно обращайтесь к врачу. Следите за температурой тела. Не используйте тампоны. Воздержитесь от сексуальных отношений в течение недели.

Слабая улыбка тронула ее губы.

– Воздержитесь, – повторила Рут. – С этим особых проблем не будет. Пачка тампонов, «забытая» рядом с унитазом, – вот и весь фокус. – Она отвернулась к окну, и я скосила глаза на ее профиль. – Бог ты мой, до чего они брезгливы. Мужчины.

На перекрестке мы остановились на красный, через дорогу тяжело ковыляла беременная женщина – медленно переваливалась, бесконечно медленно. Я постукивала по рулю, в душе кляня никак не желающий переключаться светофор.

– Похоже, воды вот-вот отойдут, – сказала Рут. – Воодушевляющее зрелище, не правда ли?

– Рут… – начала я, совершенно беспомощная перед лицом столь пугающего самообладания.

– Прошлой ночью я почти не сомкнула глаз, – прервала меня Рут. – Мое счастье, что прикорнуть средь бела дня на отдыхе не возбраняется. – Она повернула ко мне голову. – Верно?

В нашем гостиничном номере, пока Рут рылась в сумке, отыскивая ночную рубашку, я отводила глаза. Старалась не видеть резинового пояса, стянувшего ее живот, толстого слоя прокладок между ее ног. Я старалась не замечать возникшей между нами пропасти. Рут легла в постель, а я, придвинув кресло к окну, устроилась с книгой.

Безуспешно. Чтение не отвлекало. Мой взгляд ежеминутно притягивался к Рут. Чуть слышный стон сорвался с ее губ – и в следующий миг я уже сидела рядом. Рут почти затерялась на широком ложе, и от вида хрупкой, тонкой, как у ребенка, шеи у меня защемило сердце, в котором любовь и сочувствие вытеснили раздражение и обиду на ее непостижимую холодность. Рут беспокойно шевельнулась во сне, и рубашка соскользнула с ее плеча, открыв округлость груди, молочно-белой, с ниточками голубых прожилок. Я смотрела на эту грудь, тяжелую, мягкую, и думала о первых днях материнства. Кормление по первому голодному крику, разбухшие груди, утренние муки, когда рубашка от подсохшего молока стоит колом и похрустывает, словно крахмальный воротничок. Склоняясь над раковиной, чтобы почистить зубы, я вдыхала собственный запах, в котором кафешный душок скисшего молока сливался с удушливым, пряным ароматом оранжереи. Я вспоминала, как, застилая постель, набрасывала одеяло на простыню всю в молочных пятнах, похожих на следы от спермы. Всего лишь сосуды для молока, думала я. Резервуары. Сидя рядом с подругой на гостиничной кровати, я вдруг исполнилась стихийной, примитивной ненависти к мужчинам. Ко всей мужской части человечества.

Рут снова застонала.

– Я здесь, – шепнула я, поглаживая ее по волосам. – Я с тобой, Рут.

Ее глаза под опущенными веками задвигались, и она обхватила пальцами мое запястье, останавливая движение руки.

– Когда я рожала Грейсона, – тихо произнесла она, – схватки длились десять часов. Я заранее вылила столько лака на волосы, что они были тугими и жесткими. Мы с Ридом посещали класс естественных родов – в первый раз, сама знаешь, все этим грешат, а уж потом соглашаются на любые лекарства. Кроме разве что мазохистов. Вроде Рослин. (Я кивнула в ответ на ее слабую улыбку.) Рид так старался, выполнял все инструкции, делал все по правилам. Без остановки массировал мне затылок – все тер и тер, все эти десять нескончаемых часов, пока я металась по подушке. Когда Грейсон наконец появился на свет, волосы у меня стояли дыбом, сальные, свалявшиеся. Мне дали зеркальце – полюбоваться на себя. Всем было очень смешно, – рассеянно, вся уйдя в воспоминания, добавила она, – а мне почему-то нет. – Отвернувшись, Рут подтянула колени к груди и замерла калачиком, как младенец в утробе матери, разрывая мне сердце этой позой.

– Чем тебе помочь, Рут?

Она хохотнула – хрипло, горько.

– Разве что помочь напиться? Одного сейчас хочу – надраться до беспамятства. – Она зарылась лицом в подушку и стала мять живот, комкая рубашку между пальцами.

– Что, Рут, что?! – вскинулась я. – Больно? Спазмы?