Владимир Романенко - Жди, за тобой придут

На том и разошлись. Дома Костя принял тёплую ванну, доел оставшуюся картошку, сделал себе пару бутербродов, налил крепкого кофе и расположился за кухонным столом, намереваясь взглянуть перед матчем на рукопись, переданную Кириллом.

Когда он дочитал текст до конца, почти весь хмель странным образом выветрился у него из его головы. Костя задумчиво вернулся на кухню и налил себе ещё одну чашку кофе. Второй раз он читал рукопись гораздо медленнее, периодически останавливаясь, зачем-то поднимаясь с места и блуждая по квартире.

Увидев на подоконнике чёрный маркер, Костя взял его в руки и старательно вывел на обложке тетради английское название: Mysterious Redemption. После чего снова открыл первую страницу и медленно побежал глазами по строчкам…

«…Раскрылось всё, конечно, самым заурядным образом. Вечерняя перекличка, и тут нет одного. Ну, само собой, переполох. По второму разу фамилии стали выкрикивать, бегать, по рожам зыркать. Даже фонариком светили, чтобы, значит, физиономию недостающую обнаружить. Зэки тоже как-то заёрзали, стали нервно перебрёхиваться, похихикивать. Три охранника с майором во главе побежали в камеру. Как эти остолопы могли не заметить, что никто оттуда не вышел?! Ведь двери открывали каждую по очереди. Пьяные что ли были все вдрыбаган? Вскрыли камеру, а там никого… Что тут началось! Сирены, мигалки, автоматчики по всему зданию носятся. Мат-перемат стоит. Майор глотку дерет, не умолкает. Кого-то из конвоиров вроде ударил даже. Еще бы: несколько лет уже ни о каких побегах слыхом никто не слыхивал. И тут нате! На улице тоже искать принялись. Да без толку всё. Где это видано, чтобы из такой крепости да в одиночку?!

Старожилы рассказывали, что до капремонта — это ж чёрте когда было! — так вот до капремонта был один случай. Дернули тогда шестеро. Четырех охранников положили, автоматы у них похватали и во двор. Там еще несколько человек прямо на месте ухайдокали. Прыгнули в тюремный Уазик — повезло ведь дуракам! — тут же в двух шагах стоял, ну, и дёру. Забор тогда, говорят, плохонький был, а Уазик-то бронированный. Одним словом, так без потерь за воротами и оказались, еще и постового на вышке достали — кто-то у них там стрелял уж больно хорошо. Их потом целый месяц искали, все окрестные леса перевернули. Чем дело кончилось, так никто и не узнал. Ходили слухи, что повязали двоих где-то в городе. Они к тому моменту пару касс грохнули, ну, и пырнули кого-то, что ли, да, кажись, даже не одного. В общем, вроде как, вышак им светил. Только ведь кто его знает? Может, брехня это всё. Здесь же у нас какая информация!

А этот случай покруче вышел. Парня-то, как выяснилось, никто не видел. Ну, не выходил он из камеры, и все тут! В тот вечер оперов понаехало. Майора нашего, похоже, сильно трясли. Только что он им мог сказать? — Сам ведь, как водится, в такую лажу ни черта не врубался. Потом эти ищейки еще несколько дней по всему зданию ползали, рулетками что-то мерили, линии всякие чертили. Нас допрашивать стали, каждого по очереди. Меня, помню, вызвали, долго куда-то по коридору вели. Я в той части тюрьмы до этого никогда не был. В кабинет какой-то пришли, меня посадили в центре, как у них заведено. Допрашивал лысый мужичонка, вот только почему-то в штатском. Начал как обычно: кто такой, за что сидишь? Про родственников даже поинтересовался. Потом, видимо, ему самому надоело, и он мне прямо в лоб:

— Отвечай, — говорит, — был лично знаком со Станиславом Лопатниковым?

Ну, что я ему мог тогда сказать? Объяснил, что так, мол, и так: знаком был, настолько насколько это в наших здешних условиях вообще возможно. Он заинтересовался, хоть виду старался не подавать. Как, при каких обстоятельствах познакомились, на какие темы общались? Хотел я ему объяснить, на какие темы здесь у нас обычно принято общаться, да сдержался. Стас ведь фигурой был, действительно, в местную обстановку немного не вписывающейся. Я и сам тогда не сразу поверил, что у него получилось…

Все его разговоры я ведь поначалу как воспринимал? Ну, скучно парню, вот и мучается дребеденью всякой. В одиночке-то и не такое с людьми бывает. До сих пор не знаю, кстати, почему он ко мне расположение почувствовал. Он ведь здесь практически ни с кем не общался. Выведут, бывало, нас на улицу. Зэки сядут кучками, кто покурить, если есть что, кто так, послушать. А он все время особняком сидел, только со мной, когда я рядом оказывался, парой слов иногда перебросится, и всё.

Один раз — года четыре назад это было — вышел он во двор какой-то непривычно весёлый. Полчаса мы с ним трепались, я, хотя, всё больше слушал. Про себя думаю: эка брат, тебя двинуло. Такой ахинеи мне здесь — да и не только здесь! — слышать ещё не приходилось. А он, знай, свое мне талдычит. Востоком интересовался. Была у него какая-то книжка. Он ее, наверное, раз сто прочитал — времени-то ведь навалом.