Владимир Романенко - Жди, за тобой придут

Шняга эта для меня тогда, всё равно, оставался моментом весьма щекотливым, и я старался выудить из Стаса как можно больше информации о том, чего он, на самом деле, при помощи тренировок достиг — до тюрьмы и уже здесь. Он ведь, как я понял, занятий своих никогда не прерывал. И книженцию эту с собой притащил, чтобы справляться по неясным моментам, если надобность такая возникает. Я его ещё просил, помню, показать мне, что за учебник у него такой, но он отнекивался только, объяснял, что мне будет совсем не интересно, и что без предварительных знаний неподготовленный человек там, в любом случае, ничего понять не сможет.

Про способности он тоже говорил всегда как бы нехотя, уклончиво. По отдельным его словам я через какое-то время составил мнение, что Стас неким загадочным образом способен видеть будущие события. Не до деталей, конечно. Но на уровне того, произойдёт что-то или нет, получалось у него весьма неплохо. Демонстрировать такие вещи он всегда противился, не знаю уж почему. Но несколько раз я его, всё-таки, подловил.

Однажды, помню, по поводу праздника какого-то выборочную амнистию должны были объявить. Среди урок об этом не очень-то говорили, но в душе, я знаю, каждый тайно надеялся: а вдруг «попрёт масть», ведь чем чёрт не шутит? Здесь же тоже, по большому счёту, лотерея. Я и сам немного нервничал. Не то, чтобы реально на что-то рассчитывал, но, всё-таки, репутация у меня за время отсидки вроде не сильно подмоченная составилась. В общем, был шанс, как мне тогда казалось.

И вот сидим мы один раз со Стасом, гутарим о том о сём. И тут он, заметив, что я периодически в какую-то задумчивость впадаю, проникновенно так меня спрашивает:

— Что, на волю хочешь?

Я ему, естественно, вопросом на вопрос:

— А ты что, разве не хочешь?

— Да нет, брат, — говорит, — нам с тобой пока здесь придется покантоваться. Не время ещё место жительства менять.

— Жаль, — отвечаю, — если так. Ну, а вдруг?.. Представляешь, какая лафа бы была?!

Он смеётся.

— Сам-то, — спрашиваю, — что думаешь — кого отпустят?

— Ну, если тебе интересно моё мнение, то того-то, того-то и того-то.

И называет, короче, семь человек. Я сначала послать его хотел, за добрые слова, как говорится, но потом покумекал немного, вспомнил кое-что и говорю осторожно:

— Что, из всей кодлы только семерых?

А он мне:

— Поживём, увидим.

И больше мы эту тему не поднимали. До того самого дня, когда выяснилось, на кого жребий выпал. Стас тогда по глазам моим уже сразу всё понял, но ни удивляться, ни каким другим образом проявлять свои чувства по поводу его удачного предсказания не стал. Я к нему ещё некоторое время приставал — насчёт будущего. Ну, чтобы сказал, чего ждать-то, в ближайшее время хотя бы. Но он, кроме общих отговорок и каких-то, как мне казалось, несущественных замечаний, так ничего для меня важного и не напророчил.

Были и ещё случаи, с каждым из которых все «бредовые» увещевания Стаса о возможном и невозможном в подлунном мире постепенно переставали для меня таковыми являться. Сам не знаю, как это произошло, но от общения с ним что-то грузное и застарелое во мне начало неуловимым образом плавиться и терять свою тяжесть. В какой-то момент я понял, что уже вряд ли вернусь к тем «занятиям», которыми изобиловала моя жизнь до нынешней отсидки. Во мне проснулся интерес. К чему? Тогда я, наверное, этого и сам ещё толком не понимал. Но окружающая действительность каким-то непостижимым образом начала менять в моих глазах своё главное качество. Это уже не была действительность безысходного разгула, грязи, насквозь прогнившего, и посему неисправимого, тупого уклада, в котором некогда я сам отвел себе место человека по ту сторону черты.

Закон, впрочем, не стал для меня чем-то более уважаемым. Но видеть себя прямым ему противопоставлением мне теперь почему-то уже не хотелось. Я осознал одну простую вещь: у человеческой жизни есть цель. Что бы об этом ни говорили умные и неумные мира сего, теперь я точно знал, что эта цель есть и у меня, и я должен найти её во что бы то ни стало. Стасу сидеть оставалось ещё очень долго. Мой срок должен был подойти к концу за несколько лет до того, как он предположительно оказался бы на свободе. Но я уже чувствовал, что до того момента, как мы со Стасом вынуждено распрощаемся, я должен узнать от него еще кое-что. Нечто очень важное, настолько важное, что оно, возможно, окажется способным перевернуть всю мою оставшуюся жизнь. И я не ошибся…

Возвращаясь к дотюремной биографии Стаса, считаю себя обязанным упомянуть ещё несколько деталей его так называемого преступления. По его собственным словам, в тюрьме Стас оказался отнюдь не из-за убийства. Всем своим существованием он на протяжении нескольких лет целенаправленно нарушал законы, гораздо более суровые и неумолимые, чем уголовный кодекс. О тех законах не написано, правда, ни в каких сводах, перечнях или каталогах. Для них ещё не придумано даже имен, но они существуют и существовали всегда. Нельзя брать из этого мира что-то, ничего не привнося взамен. Нельзя раскрывать в себе способности, которых нет у обыкновенных людей, и оставаться при этом самым заурядным паразитом и лентяем.