Джеймс Келман - До чего ж оно все запоздало

Сэмми замедляет шаг, потом останавливается. Что-то изменилось. Дождь почти перестал. Нет, не то. Он ощупью добирается до бордюра. Так это он доверху долез, друг, вот в чем дело. До самого верха холма. И тебя в то же место, бормочет он и отходит на несколько метров влево. Ну все, теперь он на финишной прямой.

И на дороге совсем тихо. Такое ощущение, что вокруг знакомые места. Он снова отыскал бордюр, напряженно прислушался. Ничего. Надо переходить, он соступает с бордюра, надо переходить, перейти на другую сторону, и он так и делает, друг, идет туда, идет сюда, ты же мужик, хорошо идешь, медленно, спокойно, руками не размахиваешь, прижал их к бокам, нормальная такая походочка, нормальная, вот только вокруг ни единого звука, ни хрена вообще; ну, полдень же, детишки в школе; он шагает, пока дорога не начинает немного идти под уклон, тут опять какой-то бордюр, не маленький, однако, так сразу не заскочишь, и вроде как знакомый, ну вот, Сэмми и на тротуаре, он шарит перед собой руками, и те натыкаются на что-то железное, на изгородь. Лужайка для боулинга, вот что это такое, лужайка для боулинга. Он стискивает ладонью один из прутьев, позволяя руке обвиснуть, отдохнуть. Потом просовывает сквозь ограду левую руку, касается листьев, это кусты, совсем мокрые, Сэмми встряхивает ветку, чувствуя, как вода льет на запястье, затекает в рукав. Может, этот, который рядом-то шел, был ангел-хранитель; а теперь, когда Сэмми добрался до лужайки, его отозвали, потому как они ж понимают, что дальше Сэмми и сам разберется, где он есть. Исусе, сейчас бы цигарку, вот было бы здорово! Он ее заслужил, точно тебе говорю, еще как заслужил.

Потому как он знает, где он, не заблудился. Вышел из пункта А, добрался до пункта Б. Сэмми одергивает себя, че расхвастался-то; смерть как хочется двинуться дальше, но потерпи минуту, не торопись. Ладно. Он прикидывает маршрут. Куда идти, он знает. Сосредоточься. Мозги у тебя что-то слишком уж расходились. Держи их в рамочках. Значит, так. Сейчас пройдешь немного назад, потом повернешь налево, а потом

отлично, он знает, что делать.

Чувствует он себя хорошо, окрепшим он себя чувствует. У него появилась идея – разжиться парой чистых кассет. Все равно же он песенки в уме сочиняет. Так можно наговорить их в микрофон, а то и напеть. Почему бы и нет? блин, хоть время скоротает. И как знать. Пошлешь парочку хорошему певцу, они там послушают да и раскрутят их. А уж потом, друг, потом…

На плите греется банка с макаронами. Есть еще с рисом под белым соусом. Так что жить можно.

Сэмми подходит к окну, открывает его и чувствует, как ветер старается вырвать створку из руки. Дождь брызжет в лицо. Иногда удивляешься, сколько в них силы, как будто они живут своей жизнью или еще что. Если дождь не утихнет, никуда он не пойдет, дома останется.

Он ставит кассету. Хорошо бы это была одна из любимых. В общем-то, они все ему нравятся, иначе на хер бы он их держал. Просто по временам берешь одну и оказывается, что слушать ее тебе не так уж и хочется, во всяком случае, не сейчас. Плюс пара из них принадлежит Элен. А иногда ты просто не в настроении. Надо бы придумать для этой хреновины систему – пленки, которые тебе по душе, сложить на одном краю каминной полки, а всякую муть на другом.

Исусе-христе. Невероятно. Охеренно невероятно, друг, нет, правда, невероятно, ты просто

Сэмми, усевшийся было в кресло, вскакивает. И снова садится. Это серьезное, на хер, дело; ей-богу, не дичь, конечно, но серьезное, друг, серьезное, обалденно серьезное дело. Понимаешь, о чем я? Надо посидеть. Надо просто

на хрен. Какой прок

нет, но

христос всемогущий, он снова вскакивает, хор поет, возвращайся домой, постарайся и все такое, поет протяжно и громко, подчеркивая ритм, под удары гитар

Слезы текут по щекам, он их чувствует, на хер, это ж про него, мать-перемать, про него написано, друг. Долбаный ад.

Он уходит в спальню. Это уж слишком, это слишком. Сэмми лежит ничком, зарывшись лицом в подушку. Исусе-христе, до чего же ты, на хер, завелся, до чего ты завелся, долбаный ад, друг, долбаный ад; разревелся даже.

А там жратва подгорает. И пусть ее. Вывалилась на долбаную плиту и горит. Он встает, вздыхает всей грудью, вытирает лицо. И идет на кухню.