Тони Мориссон - Любовь

Джуниор его обыскалась. И в других комнатах искала тоже, потому что, сидя в его кабинете, надев его галстук, уже не чувствовала лосьонной отдушки и в ушах не раздавалось его «Привет, малышка». А может, и не нужно у него спрашивать. Была ему охота во всякую ерунду вдаваться. Может, ему наперед ясно, что она знает, как поступить. Во-первых, неплохо бы уточнить с Кристиной: убедиться, что они с ней в дружбе – на случай, если план Гиды провалится. А вывести Гиду к машине, чтобы Кристина этого не заметила, будет нетрудно: распорядок в доме не менее жесткий, чем в исправиловке.

Вечером она примостилась на корточках около Кристины, которая сидела на заднем крылечке с банкой «пепси» в одной руке и сигаретой в другой. Не обращая внимания на погоду, Кристина не утеплилась ничем, кроме безрукавки, поддетой под фартук. Джуниор кивком указала на пачку сигарет:

– Можно, я тоже возьму?

– Покупай свои. Тебе платят. Мне – нет.

– А вдруг мне дорого, а, Кристина?

– Если тебе не дорого это кольцо в носу, тогда и сигареты не дорого.

– Ладно, я все равно не курю. От этого только вонь одна.

Кристина усмехнулась, вспомнив, какое амбре принесла в дом Джуниор, когда впервые появилась.

– Ну и молодец, – сказала она.

– А как же так? Почему вам не платят? Вы больше меня работаете.

– Потому что твоя начальница не только сволочь, но к тому же сумасшедшая и нуждается в помощи.

– Вот я и помогаю ей.

– Да не в такой помощи. Ты что, не замечаешь в ней ничего странного?

– Ну, в чем-то – может быть. Немножко.

– Немножко? Годами не выходить из комнаты – это как, нормально? И о чем только вы там с ней все говорите?

– Да так. О ее жизни.

– О господи.

– Она мне фотки показывала. Свадебные. И вас я на снимке видела. Такой вы были красавицей, обалдеть. Вы с ней давно друг друга знаете? Вроде как родственницы, кузины, что ли?

– Кузины? – Кристина скорчила гримасу.

– А что, вообще не родственницы? Просто подруги?

– Она мне не подруга. Она мне бабушка.

– Чего-чего?

– Ты меня слышала. Бабушка. Поняла?

– Но вы же одного возраста.

– Я старше. На восемь месяцев.

– Минуточку. – Джуниор нахмурилась. – Она сказала, что была замужем тридцать лет, а умер он двадцать пять лет назад. Так она же тогда должна была быть… ребенком.

– Вроде того. – Кристина отпила глоток из банки.

– А вам тогда… сколько было?

– Двенадцать. Мой дедушка женился на ней, когда ей было одиннадцать. Мы были закадычные подружки. Сегодня она строит на пляже песчаные замки, а назавтра он сажает ее к себе на колени. Сегодня мы под одеялом играем в дочки-матери, а назавтра она спит в его постели. Сегодня мы играем в джеки, назавтра она трахается с моим дедом. – Кристина окинула взглядом свои бриллианты, помотав в воздухе всеми пальцами, как гавайская танцовщица. – Сегодня дом мой, назавтра это ее собственность.

Она отложила пачку сигарет в сторону и поднялась.

– Что ни говори, но это действует на мозги – когда выходишь замуж до первых месячных. Она нуждается во врачебной помощи, ты так не думаешь? – Кристина подула на свои кольца. – Бывают девственницы, но бывают же и просто дети, – сказала она и ушла, оставив Джуниор додумывать эту мысль.

Вернувшись на кухню, Кристина вдруг вспотела. Она прислонилась лбом к дверце холодильника, потом открыла, чтобы оттуда дохнуло холодом. Вновь, как тогда, на крылечке, волна жара рассеялась, но вскоре опять вернулась и оставила после себя дрожь и озноб. Уже довольно давно завеса раздралась [45] Скрытая цитата из Евангелия: «Было же около шестого часа дня; и сделалась тьма по всей земле до часа девятого. И померкло солнце, и завеса в храме раздралась по средине. Иисус, возгласив громким голосом, сказал: Отче! в руки Твои предаю дух Мой. И, сие сказав, испустил дух» (Лк 23:44 – 46). , открыв широкое безжизненное плато сплошного камня, так что неизвестно еще – не она ли, а вовсе не Гида нуждается во врачебной помощи. Набрав в морозилке ледяных кубиков, Кристина завернула их в полотенце и стала прикладывать к горлу, вискам, запястьям, пока не почувствовала себя лучше. Чувство уныния не проходило. Этакий ясный взгляд на мир как он есть – бесплодный, черный, безобразный и, главное, бессовестный. Что она в нем делает? Рассудок вот-вот ускользнет; происходящее бессмысленно, бесцельно. Да, она вся в делах, но как же еще гнать это от себя – этот безжизненный камень, пустыню без малейшей зелени? Закрыв глаза, с холодным полотенцем, прижатым к векам, она прошептала: «Нет!» – и распрямила спину. Нет, это в самом деле важно. Ее борьба с Гидой и не бессмысленна и не напрасна. Она никогда не забудет, как воевала за нее, как, защищая ее, скандалила с матерью, чтобы ей дали во что одеться: платья, трусы, купальник, сандалии; как они вместе сиживали на пляже. Они хохотали до колик, у них был свой тайный язык, а когда спали вместе, знали, что сны одной видит и другая. И вдруг, чтобы твоя лучшая и единственная подруга – а вы с ней только что, визжа, плескались в ванне – променяла истории, которые вы придумывали и шепотом рассказывали друг дружке под одеялом, на мрачную комнату в конце коридора, комнату, где воняет выпивкой и стариком с его стариковским бизнесом, и теперь делает вещи, о которых не говорят, но при этом вещи столь ужасные, что от них не отмахнешься! Нет, такое не забывается. Да и зачем надо забывать? Это изменило ее жизнь. И на всю жизнь изменило Мэй. Даже Л. ходила с вытянутым лицом.