Нурбей Гулиа - Приватная жизнь профессора механики

Ортодоксальный иудаизм Ривы, начавшийся с приобретением христианского имени 'Римма', был мне весьма на руку. Всю субботу она почти не выходила из своей комнаты, а если уж выходила, то только бессильно повесив руки вдоль туловища и с печальным образом вековой еврейской тоски. 'Нурик, зажги свет, Нурик, потуши свет, Нурик, подай воды!' - только и произносила она умирающим голосом, и какое ей дело было до моей браги в медном баке. 'Субботу отдай Богу!' - эту еврейскую догму Рива теперь соблюдала жёстко, и плевать ей было на мою брагу и водку.

Я понемногу попивал этот спирт, но мысль моя была занята возможностью его сбыта. Своих денег у меня не было, а у мамы и бабушки если их и можно было выпросить, то очень мало.

И я начал экспериментировать. Настаивал на этом спирту все известные мне травы, делал из них смеси, пробовал и давал пробовать 'людям'. Из всего многообразия напитков успехом пользовались два: ром и ликёр 'Тархун'. Ром я приготовлял таким способом: грел сахар на огне в половнике до плавления и последующего потемнения. Сахар превращался в карамель, я грел дальше, пока карамель не начинала кипеть с сильным бульканьем. Пары карамели чаще всего загорались, я гасил пламя и выливал тёмно-коричневую густую жидкость в спирт. Добавлял кипячёной воды и доводил крепость до 50. В таком виде я и продавал ром. Подбирал по дворам бутылки, мыл их, разливал туда ром и перевязывал горлышко полиэтиленом. Продавал я ром чуть подешевле чачи, и люди брали этот деликатесный напиток, который не стыдно было даже понести с собой в гости. Чача же считалась уделом алкашей. Помню, 'пол-литра' чачи стоила около пятнадцати рублей, а я свой ром продавал по десяти. Сахарный песок в Тбилиси (продукты там были дешевле, чем, например, в Москве, - так называемый 'ценовой пояс' был другим) неочищенный, жёлтого цвета, стоил 60 копеек килограмм, а 80 копеек - рафинированный. Из килограмма сахара получались две пол-литры рома. Прибыль составляла более ста процентов.

Ликёр 'Тархун' получился уникально вкусным напитком. На 80 градусном спирту я настаивал траву тархун (эстрагон), в Грузии очень распространённую и дешёвую. Затем разбавлял до 45 градусов и добавлял сахар 'по вкусу'. Получался зелёный напиток дивного вкуса и запаха. Позже я встречал 'фабричный' ликёр 'Тархун'. Не могу понять, чем так можно было изгадить напиток, чтобы превратить его в густую, маслянистую, пахнущую глицерином отвратительную жидкость, да ещё запредельной стоимости.

- Будь проще, - говорил Лев Толстой, - и к тебе люди потянутся!

Мой 'Тархун' был проще фабричного, и к нему действительно тянулись люди, хотя продавал я его по 20 рублей за бутылку. Водка в Грузии тогда стоила 22 рубля простая ('Хлебная') и 25 рублей - 'Столичная'. Но разве можно было сравнивать мой деликатесный зелёный 'Тархун' с 'рабоче-крестьянской' водкой! В то время принести с собой водку в гости считалось оскорбительным для хозяев. А ром, ликёр - пожалуйста!

И ещё одну уникальную находку сделал я в своих экспериментах по напиткам. Я попробовал приготовить мармелад, но не на воде, а на моём спирту. Желатин, агар-агар, восьмидесятиградусный спирт, любой сироп - всё это нагревается на огне, но не до кипения, выдерживается, а затем разливается по формочкам и охлаждается. Потом готовые 'конфеты' обсыпаются сахарной пудрой, чтобы не слипались.

Назвал этот продукт я 'гремучим студнем', как когда-то Нобель свой динамит. По вкусу это был обычный мармелад, только чуть более 'острого' привкуса. Но после двух-трёх конфет человек пьянел, как от стакана водки. Чем это было вызвано, я так и не понял - то ли компоненты мармелада усиливают действие алкоголя, то ли конфета рассасывалась медленно и лучше усваивалась. 'Гремучий студень' очень пригодился мне уже гораздо позже, во время Горбачёвско-Лигачёвского сухого закона. Я безбоязненно носил эти 'конфеты' даже на кафедру, и с чаем они 'врезали' не хуже, чем водка. Но наладить производство 'гремучего студня' уже тогда, несмотря на многочисленные предложения открыть 'гремучий' кооператив, я не решился. А то, глядишь заделался бы вторым Березовским, только по 'гремучей' линии! Так вот, возвращаясь к детству, могу сказать, что в последних классах школы я в деньгах не нуждался.

Прозвище моё из 'Курдгела' ('Кролика') изменилось на 'Химика'.

- Возьмём у Химика бутылку 'коричневой' и бутылку 'зелёной'! - можно было услышать в определённых кругах населения нашего микрорайона. Так почему-то прозвали соответственно, мой ром и мой тархун. 'Микрорайон', или по местному 'убан' наш назывался 'Клароцеткинский', по названию известной улицы им. Клары Цеткин, бывшей Елизаветинской, где я жил.