Нурбей Гулиа - Приватная жизнь профессора механики

Мне стали протягивать зажжённые сигареты. Я не люблю дыма, но фокус решил всё-таки показать. Оторвав от тлеющей сигареты 'насусленный' кончик (мы, снежные люди, тоже брезгливые!), я быстро положил её себе на язык и спрятал в рот. 'Съел горящую сигарету!' - восхитился народ. Затем открыл рот, выпустил клубы дыма, и пальцем 'выстрелил' горящий окурок в толпу. Толпа восторженно завыла.

В меня стали тыкать палками, 'стрелять' окурками, и что хуже всего, я заметил людей, наставивших на меня объективы фотоаппаратов.

- Оставить своё изображение в таком виде? В городе великого Канта? Никогда! - твёрдо решил я, и грозным рыканьем предупредив народ, что торговля, несмотря ни на что, производится, сильно рванул дверь, и, сорвав проволочную петлю, вышел наружу.

Визг, вопли и мат сотрясли воздух, и толпы в момент не стало.

- Вот как надо в капстранах демонстрации разгонять! - успел подумать я, и стрелой бросился в кусты. Тамара - за мной. Через минуту аккуратно одетый джентльмен в очках, с бородкой и под ручку с красивой дамой, уже удалялся подальше от обезьянника. И никто даже заподозрить не мог в нем дикого 'Йети'.

Интереснее всего то, что четверть века спустя мне посчастливилось увидеть свою фотографию в клетке. А привёз её в Москву один мой знакомый, работавший в Калининграде на заводе электропогрузчиков. Ему удалось 'щёлкнуть' меня в клетке, правда, снимок получился неважным.

- Чем-то на меня похож! - осторожно спровоцировал я на откровенность удачливого фотографа.

- Скажете тоже, Нурбей Владимирович - это же зверь дикий, а вы - наш уважаемый профессор! - широко улыбаясь, разубеждал меня земляк Канта.

- И то - правда! - вздохнув, согласился я.

Загул

Как-то, зайдя в комнату, где сидел Моня в ИМАШе, я не узнал помещения. Огромная комната была уставлена музыкальными инструментами, но не всеми, а только медными духовыми. Саксофонов, правда, не было, а валторны, трубы, тромбоны, и даже бас-геликон присутствовали. И были ещё литавры - этакие латунные тарелки с ножным приводом. Нажмёшь на педаль, верхняя тарелка понимается, отпустишь её - опустится с торжественным звуком.

Объяснялось это скопление музыкальных инструментов институтской самодеятельности ремонтом какого-то склада. И перенесли инструменты туда, где имелось свободное место. Моня и я дули во все эти музыкальные трубы, но либо вообще не могли извлечь ничего, кроме хрипа, либо извлекались такие ужасные звуки, что становилось страшно за наш готический ИМАШ. Казалось, что от этих диких, первобытных звуков он может рухнуть, как некогда Иерихон.

Но вскоре инструменты унесли, но не все. Литавры-то Моня припрятал, и они навечно остались в лаборатории. А на мой вопрос - для чего Моне эти литавры, он, хитро прищурившись, ответил:

- А когда ты придёшь или позвонишь и скажешь, что тебя утвердили доктором, я подойду сюда и ударю в литавры!

Долго ли, коротко ли, но наступил день, когда я, по обыкновению, приехав в Москву, позвонил инспектору ВАК, назвал фамилию и поинтересовался, как мои дела.

- Вас утвердили! - неинтересным голосом ответил инспектор.

- Не может быть! - тут же парировал я, не веря своему счастью.

- Почему же? - уже заинтересовано спросил инспектор.

- Да нет, может, и утвердили, конечно, но мне хотелось бы получить об этом справку с печатью! - во мне проснулся бюрократ.

- А мы вам вышлем на домашний адрес через недельку-две! - успокоил меня инспектор.

- А нельзя ли сейчас получить такую справку от вас? - настаивал я.

- Хорошо, принесите открытку с заполненным вашим адресом и фамилией, я отмечу утверждение и поставлю печать! - уже раздражаясь, проговорил инспектор.

Я так и сделал. Инспектор, качая головой, унёс открытку куда-то, и вскоре появился, неся её обратно. На белой официальной открытке стояла прямоугольная печать: 'Утверждено' и дата, проставленная ручкой. А в стороне - подпись и круглая печать: 'Высшая аттестационная комиссия СССР'.

Тут же была найдена двухкопеечная монета, и я по автомату звоню Моне в ИМАШ.

- Моня, литавры ещё стоят у тебя?

- А что? - совсем по-карайларски переспросил Моня.

- А то, что подойди и ударь в них! - приказал я, - с тобой, жалким кандидатом, говорит утверждённый доктор наук!

В трубке молчание, а затем - торжественный звук литавр.

Я-то ожидал, что Красин, став председателем секции, если не 'завалит' мою диссертацию совсем, то промурыжит её годы. Но, как мне рассказал всезнающий Буся, Красина 'завалили' самого, как я того ему и пожелал. Но ведь Бусю, Генбома и других знакомых 'заваливали' в ВАКе и без 'помощи' Красина. Кому же я обязан тем, что меня утвердили так быстро?