Максим Веселов - «Клуб Шести»

Никаких книг этого писателя Теодор не читал. Что можно сказать о писателе, не читая его книг? Ничего. Правильно. А как его, не читамши, рисовать? Правильно, никак. Вот вам, бабушка и Юрка улетел. Пока приступил к наброску, сразу на холсте, а почему бы и нет? Ведь картины из Серии он писал без этюдов, без эскизов, сразу на чистовую. Только одна проблема. Вдохновение. Серию он писал, когда его окрыляло и разбрасывало во все стороны. А тут что? А ничерта.

Следовательно, опять пришло время логики. Надо размышлять.

«Начнём? — спросил себя Теодор, и сам себе ответил. — Начнём».

А мы с тобой, читатель, скользнём по волне мысли художника. Итак, поехали!

Наверное, писатель, его внешность и внешний вид, это производное из его произведений. Во, завернул. Ну, допустим. У него, к примеру, куча положительных персонажей в книгах, которые ему нравятся, и он их списывает с себя и наделяет собственными чертами, ведь ему самому его собственные черты должны казаться верхом положительности. Ага. А потом сам перенимает черты от собственных положительных персонажей, этакий круговорот черт в персонажах и писателе.

Природа со своим круговоротом воды тут отдыхает. А если ему нравятся отрицательные герои? Вообще труба. А если те герои, которых он считает положительными, на самом деле, по отношению к общечеловеческой морали, являются отрицательными и наоборот? Ну, типа того, что он сам заблуждается? О, боже, да как же его рисовать-то? А вот как он выглядит, так и рисовать. Как он выглядит?

Никогда не снимает тёмные очки. Имидж. Или ожоги? Или страшный? Или просто — комплексы? Так, что-то его подвигло стать писателем. Что? Комплекс неполноценности в детстве, как Гоголя, или широта души, как Пушкина? Вот вопрос.

А может, у него глаза болят на свету. Да пошёл он к чёрту со своими очками. Как его рисовать? Ага! Вот оно! Без очков. А где его взять без очков? Ну, это уже фигня вопрос, придумать можно, в туалете фотокамеру установить, «поскользнуться» и брякнуться на него, выбив с носа очки, мало ли вариантов. Главное — без очков.

Это решено. Слава Богам, хоть одно решено.

Всё, дальше проще. Теодора озарило: в самом центре полотна должны быть глаза писателя, а всё остальное — тряпки, брелоки, кашне и шейные платки, полосатые там брюки, тетрадки и папочки, наконец, очки (много очков), всё это — вокруг этих самых глаз. Может, даже, шлейф кометы. Да, так и будет. Замысел готов.

А какое выражение будет у его глаз? Ведь они станут центром картины. А вот и незачем торопить события. Теодор решил, что придёт время, и он увидит, какое выражение глаз будет у этого писателя. А пока он принялся рисовать всё, что будет эти глаза окружать. Вот так. …

Звонок.

Дверь? Нет. Телефон? Нет.

Это был незнакомый Теодору звонок.

Ага, вот и готова картина. Ни добавить, ни. Остались — глаза. Ну, глаза, это — потом.

Звонок.

Темно. На улице, уже, наверное, ночь. Интересно, какому теперь по счёту дню принадлежит эта ночь?

Звонок. Что за незнакомый звон?

Телефонный. Но это не его телефон.

Это телефон ведущего. Началось.

Вот сейчас мы и узнаем, какие у него глаза… — пронеслось в голове художника.

Ещё интересно было знать, в каких квартирах живут писатели? Или он не типичный писатель? Очень может быть, но всё равно — интересно.

— Алло, я слушаю вас, Михаил Романович.

Голос-то у меня, — успел отметить Теодор, — как из бочки. Видно, я его, как минимум, суток полутора рисовал. Всегда так, когда долго не разговариваешь.

— Алло, доброй ночи, Теодор Сергеевич. Это я…

У писателя голос был не лучше. Может, что писал, да застопорилось. Хорошо бы, всё — родственная душа. Вдруг Теодор почувствовал, что Михаилу Романовичу сейчас очень трудно произнести в трубку девиз Клуба. И тут художник сам нашёлся:

— Вы по поводу медальона?

— Да… — благодарности в голосе не было предела.

— Так я подъеду, что бы его вернуть?

— Если можете! Только поскорей! Записывайте адрес… или нет, не записывайте, надо так запомнить, на память…

Писатель встретил гостя в домашнем халате из тяжёлого китайского шёлка.

Примечательный халат, возможно, ручная работа — слишком замысловаты и не похожи друг на друга орнаменты. Шёлк тем и шёлк, что рисунок наносится вручную или трафаретами на готовую ткань. Теодор представил себе «тонкую девочку» из романса Вертинского, которая «тихо, без мысли, без слов, внимательно…» раскрашивала полотно, из которого другая (дородная и добродушная, но тоже «без мысли…») сошьёт нашему писателю полукимоно — халат. И вот он стоит в произведении искусства двух мастериц и сочетает в себе прообраз навсегда ушедшей эпохи Белого Дракона — символа развития и ренессанса духа. Чёрные очки в квартире, почему-то, не выглядели коровьим седлом. Как-то у него всё гармонировало: тяжёлые шторы на окнах напоминали драпировку, витая мебель, стилизованная под барокко, высокие кресла, обитые кожей, медные витые канделябры и хрусталь люстры. Наверное, он пишет романы под Дюма или в духе Сервантеса…