Деа Триер Мёрк
Зимние дети
Роман
Перевод К. Федоровой
Dea Trier Morch, Vinterborn
Kobenhavn, 1976
© Cyldendal 1976
Благодарю женщин, которые своими рассказами, письмами и замечаниями по корректуре помогли мне в создании этой книги, —
Анну-Мету, Шарлотту, Дейту, Гудрун, Ханну, Иби, Яну, Енни, Ютту,
Кирстен, Лотту, Ранди, Суси.
Хуже всего в больнице — ночь, холодная, враждебная. Так трудно ее пережить. Такая она долгая.
Что днем белое, сейчас черное, а что было черным, сейчас белое. Больничная ночь — негатив, на котором не отдохнуть взгляду.
Тихое дыхание. Тела, неспокойно ворочающиеся во сне.
Мигает синяя лампа. Кто-то из больных дернул шнур в изголовье. Неслышными шагами вплывает ночная дежурная — узнать, в чем дело.
Рано утром, когда наконец все погрузилось в глубокий сон, дверь открывается и бодрый голос возвещает:
— Доброе утро, женщины! Шесть часов!
Женщины нехотя начинают ворочаться, обалдело поднимают головы со смятых подушек, недоуменно переглядываются и снова опускаются в теплое гнездышко постели.
Две помощницы акушерки заходят в палату. Они умницы. Они не зажигают сразу резкий верхний свет, только маленькие лампочки у кроватей.
Первая раздает градусники и измеряет кровяное давление. Вторая спрашивает:
— Можно я вас послушаю?
Осторожно откинув одеяло, она прикладывает стетоскоп к теплому тяжелому сонному животу и слушает слабое «туп, туп, туп» — биение сердца плода.
Потом она смотрит на свои часики, говорит «спасибо», укрывает снова пациентку одеялом и переходит к следующей кровати.
В дверях появляется темный силуэт нянечки.
— А теперь, пожалуйста, в туалет.
К этой процедуре новенькой привыкнуть труднее всего. Вечная возня с мочой. Ее цвет, запах, количество — ни капли ведь нельзя пролить.
Затем женщины переходят в низкое помещение, где сложено чистое белье — рубашки, трусики, полотенца, простыни, наволочки, пододеяльники. Здесь они взвешиваются и записывают свой вес на листке бумаги, лежащем на уголке ванны, которой никогда не пользуются, поскольку в последние два-три месяца беременности принимать ванну не рекомендуется. На стене висит новенькая кожаная куртка. Она сшита из множества разноцветных кусочков кожи. Это куртка юной медсестрички. Той, что сменила утром ночную дежурную.
После этого можно снова лечь и спать до восьми, если, конечно, не предпочтешь пойти принять душ.
Самая приятная утренняя процедура — завтрак. Он подается точно в одно и то же время, и все-таки каждый день его ждут с нетерпением, гораздо большим, чем обед или ужин. Дело в том, что к утру пациентки успевают основательно проголодаться — ведь после вечерней трапезы проходит целая вечность.
Маленький блестящий алюминиевый контейнер медленно движется по коридору. Из палат выходят женщины в халатах. Полосатых, цветастых, клетчатых. Красных, желтых, голубых. Черных и белых. Женщины толпятся вокруг столика с дымящимся кофе и чаем. Здесь же похлебка из пива с ржаным хлебом, йогурт. А еще ржаной хлеб, французские булочки и хрустящие хлебцы. Сыр. Масло. Желтый апельсиновый мармелад и красное земляничное варенье.
Женщины снуют туда и сюда с коричневыми лакированными подносами. Запасаются едой основательно.
А вот яйца здесь обычно переваривают. Они всегда холодные, желток у них светло-желтый, белок голубовато-белый. Совсем не то, что крупные деревенские яйца, к которым Оливия привыкла дома.
Оливия на диете. У нее сахарный диабет, и ей можно только 1500 калорий в день. Взглянув на свою тарелку, она недовольно морщится:
— Я же терпеть не могу сыр!
— Ну так и не ешь, — говорит Линда.
— Не оставляйте в палате стаканы, — говорит нянечка. — Используя их снова и снова, мы экономим одиннадцать миллионов.
Медсестра ходит из палаты в палату вместе с черноволосой нянечкой, меняя постельное белье и убирая кровати. Они взбивают подушки и встряхивают одеяла, действуя аккуратно и очень проворно.
Следом за ними приходит другая нянечка и раскладывает чистые ночные рубашки и полотенца.
В нулевой палате медсестра с треском поднимает жалюзи.
— Ну, как спалось?
— Спасибо, великолепно, — отвечает Гертруда.
— Как бы не так! — взрывается маленькая тощенькая Линда. — Зверски болела спина, черт бы ее побрал.
— А как твои дела, Ольсен?
Оливия, крупная благодушная женщина, сидит на своей кровати у окна.
Читать дальше