Деа Триер Мёрк - Зимние дети

Дверь тихонько закрывается.

— Черт возьми! Это просто свинство с его стороны. Ну почему он не разрешает мне спать с Алланом? — говорит Линда, чуть не плача.

— Да врачу совершенно все равно, чем ты занимаешься у себя дома, — говорит Гертруда. — Ты что, одолжение ему делаешь, что лежишь здесь?

— О Господи! Ну хотя бы один разок. Разве он понимает, что такое быть женой Аллана!

— Пойдешь на обследование, смотри, чтоб врач особо не ковырялся, — говорит Оливия Гертруде, утомленно прикрывая глаза. — Он знаешь, как больно делает!

После обхода персонал собирается в дежурке.

Пациентки крадутся по коридору, держа в руках баночки с мочой и поглядывая краем глаза на сборище за стеклянной дверью. Похоже на немой фильм, где персонажи, сидя за столом, пьют кофе и едят печенье. Старшая сестра, видимо, отчитывается перед зав. отделением, потом слушает его замечания. Медсестра с шариковой ручкой в руке склонилась над раскрытой папкой с пластмассовыми карманами, готовая записывать указания на маленькой цветной карточке. Зав. отделением обеими руками описывает в воздухе круг. Старшая сестра кивает. Чашка с кофе застыла в воздухе между блюдечком и ее губами.

Такое впечатление, что на этих утренних летучках решается судьба пациенток. А что, ведь эти люди в белых халатах, наверное, и вправду сейчас решают, что с ними будет дальше? Кого вскоре выпишут. Кому будут делать кесарево сечение, а кому предоставят разрешиться от бремени старым, как мир, способом — через влагалище.

А кто-то будет вынужден набраться терпения и убедить себя в том, что придется лежать здесь еще целую вечность.

В 12 часов в палату вносят дымящиеся тарелки и расставляют по тумбочкам.

— Гертруда, ты будешь рыбу?

— Рыбу я обожаю!

— А я терпеть не могу! У нас дома рыбы никогда не бывает. Ни рыбного филе, ни фрикаделек — ничего такого, что имеет отношение к этой холодной твари. Я ни за что к ней не прикоснусь. Никогда в жизни!

Рослая, плечистая Оливия низко склонилась над тарелкой и пристально вглядывается в отварную треску с картошкой. Отдельно на маленькой тарелочке сырые овощи. Слава Богу, а то ведь и в рот не полезет.

Гертруда осторожно выбирает из рыбы косточки, выкладывает одну за другой на край тарелки, разрезает картофелины на аккуратные, одинаковые куски.

Она любит, чтобы во всем был порядок. Если рыба, то очищенная. Салфетка — твердо накрахмаленная. Карандаш — остро отточенный. Порядок. Симметрия. Так и только так.

Покончив с едой, она составила все на поднос, спустила ноги с кровати, сунула их в розовые, отделанные мехом туфельки и, выпрямившись, легкой походкой отправилась с посудой в коридор.

Послеобеденный сон легок и некрепок. Он — как трепещущая на ветру белая простыня, которую вывесили для просушки. Женщины спят, лежа на спине или на боку, и их дыхания почти не слышно.

Желтые и бледно-розовые тюльпаны на длинных стеблях склонили головки, растопырив зеленые копья листьев, и, кажется, тоже дремлют в вазах.

Спать днем приятнее и уютнее, чем ночью. Все мрачные мысли куда-то улетучиваются в этом сладком, отрадном послеполуденном сне.

Большие животы тоже успокаиваются. Каждый живот — как маленькое озеро, в котором плещется рыба. Барахтаются маленькие ручки и ножки. Жидкость толкается в брюшную стенку.

Живот — это земной шар. Живот — это Вселенная со своими планетами и созвездиями. Живот — это барабан. Живот — это тучная корова на лугу. Большая мышца в форме груши. Загадка.

В разгар сна дверь открывается. Оказывается, нулевая палата сегодня проспала. Настал час посещения.

Трое в по-зимнему темной одежде тихонько заходят в палату. Гертруда вскакивает.

— Ох, извините, я не успела причесаться!

Гости снимают шубы и шарфы и осторожно складывают в ногах свободной кровати возле умывальника. Затем просят у Оливии разрешения взять стул и усаживаются вокруг Гертруды.

Они распаковывают цветы. Именно те, что и положено в этом случае и в это время года. Разговаривают они приглушенными голосами, чтобы не потревожить двух других пациенток.

Пожилая дама протягивает Гертруде маленькую книжку, и Линда слышит, как она шепчет:

— А уж разрезать ее тебе придется самой, Труда.

— Спасибо, мама.

— Может, все-таки нам попытаться выхлопотать тебе отдельную палату? — шепчет совершенно седой господин.

— Но Труде вовсе не хочется лежать одной, правда, Труда? — шепчет молодой человек в клетчатом шарфе. Рука жены в его руке.