Деа Триер Мёрк - Зимние дети

Она идет к пеленальному столу. У нее мощные икры и круглые ягодицы заметно выступают под больничной рубашкой. Каштановые волосы рассыпались по плечам.

Сияющими глазами смотрит она на своего сына, который барахтается на синтетической подстилке.

Входная дверь почти не закрывается. Посетители валом валят.

Часы посещения в послеродовом отделении всякий раз превращаются в народное гулянье. Когда это происходит дома, это очень утомительно. Здесь же наоборот: нет надобности убирать и заботиться о еде и питье для гостей. Здесь существуют правила внутреннего распорядка, они служат женщинам надежной защитой.

Интересно смотреть на посетителей. Будто заглядываешь в чужую жизнь. И до чего же мужья и жены схожи между собой. Просто удивительно. Коротенькие, коренастые женщины, например, явно предпочитают коротеньких и коренастых мужчин. Рыбак рыбака видит издалека. Пожалуй, этот закон действует даже в большей степени, чем представлялось Марии. Но самое поразительное, что, стоит взглянуть на супругов, когда они вместе, сразу видно, к какому кругу принадлежит эта семья. Классовые различия, которые нивелируются в больничной обстановке, немедленно проявляются с приходом мужей.

Социальная принадлежность супружеских пар легко определяется по одежде мужа, по его лицу, зубам и рукам, по цветам и подаркам, по манере говорить.

Рабочий ли класс, среднее сословие или высший класс — мать и дитя могут удостоверить свой статус только с появлением отца.

Господин Хольм получил от персонала разрешение привести на короткое время двух дочек — восьми и шести лет. И вот они, только что подстриженные и гладенько причесанные, в голубых, аккуратно застегнутых пальтишках, стоят у изножья материнской кровати. Их разбирает любопытство, и они все пытаются приблизиться к своей маленькой сестричке, но всякий раз команды матери приковывают их к месту.

— Не лезь! Не трогай ее! Не кашляй в кроватку! Оставь ее в покое и вытри нос!

И они стоят тихо, как мышки, прижавшись друг к другу и едва осмеливаясь дышать.

Соседку Марии, тощую парикмахершу, пришла навестить ее мать. Они оживленно перешептываются.

Мать вдруг неосторожно повышает голос:

— Ну, может, теперь вы все-таки поженитесь?

— Мама! — Парикмахерша испуганно оглядывается по сторонам.

Вокруг кровати пакистанки собралось живописное общество. У мужчин на лоб падают темные волосы. На одном из них канареечно-желтая рубашка, на другом — ярко-красная, на третьем — голубая. Пожилая, одетая в черное женщина осторожно держит на руках новорожденную, баюкает ее.

Спиной к пакистанской семье и вообще ко всем в палате сидит муж Сидениус.

Он взял было ребенка, немножко подержал и положил обратно. Он смотрит на жену. А она смотрит в потолок. Оба молчат.

Эва, привалившись к спинке Марииной кровати, держит на руках свою племянницу, завернутую в клетчатое одеяльце.

Она легонько дует ей в закрытые глазки и видит, как вздрагивают реснички. Она насвистывает какую-то мелодию, и ребенок явно реагирует на звук. Она дает малышке указательный палец и чувствует ее слабенькую хватку на верхней фаланге пальца.

Девочка явно устала, но все органы чувств у нее функционируют нормально.

— Тебе не кажется, что она желтеет? — спрашивает Мария. — Меня это очень беспокоит.

— Да не волнуйся ты. Вот увидишь, через пару дней она придет в норму.

Эва гладит малышку по головке. Но что она понимает в таких делах!

— Представляешь, наша женская группа начала действовать, — оживившись, громко заговорила Эва. — Нас уже шестеро! Безработная с фабрики королевского фарфора, две девушки из Кристиании, медсестра и одна студентка. Это так здорово! Каждый четверг вечером мы встречаемся у кого-нибудь из нас. Может, и ты к нам придешь — когда тебя выпишут?

Но Мария ее не слушает.

— Ты не пошлешь телеграмму Захариасу — сразу же, как выйдешь отсюда, ладно? Вот у меня текст. Он живет в отеле в Хольстейнсборге. Тут и адрес.

Какое облегчение — посетители наконец удалились.

Маленький сиротка-мулат лежит на спине и недовольно кряхтит. Нет для него переполненной молоком груди. Он беспокойно машет ручками. Ротик жалостно кривится, но в глазах слез нет. Просто он хочет, чтобы кто-то взял его и приложил к груди.

Фру Хольм, широко расставив ноги, стоит возле него.

— Потаскушка! Ей надо вообще запретить производить на свет детей!

И она заковыляла к своей кровати.

— Ох, у меня такой ужасный геморрой!