Деа Триер Мёрк - Зимние дети

Дети во многом ограничивают их мир.

Только бы не заявился завтра кто в гости, говорит Якоб, укладываясь спать. Поработать бы спокойно, не тратя времени на разговоры. Побыть бы с детьми да посидеть подольше за обеденным столом.

— А вон там лежачие, — рассказывает Марии ночная дежурная. — Им совсем вставать не разрешается. Весь свой срок в постели лежат. Представляешь? Как установят беременность, так и все: лежат голубушки до самых родов. Случается, конечно, что у них нервишки сдают, но вообще-то женщины народ выносливый, можешь мне поверить.

Ночная дежурная почесала спицей в седых волосах.

— Хочешь, расскажу тебе случай? Лежала тут у нас одна женщина — девять раз аборты делала. Девять раз! А на десятый пришла к нам и пролежала восемь с половиной месяцев, представляешь?

— Ну и ребенок получился, наверное, слабенький, хилый?

— А вот и нет. Для ребенка это никакого значения не имеет. Такая девчушка родилась — просто загляденье. Да вот она. Можешь сама убедиться.

Дежурная ткнула спицей в маленькую цветную фотографию на стенде. Пухлый круглолицый ребенок с погремушкой в руке. Под фотографией профессиональным каллиграфическим почерком выведено: Счастливого Рождества.

— У матери это первые роды были. А ей уж сорок стукнуло. Вот до чего сильна у женщин тяга к материнству. — Ночная дежурная улыбнулась. — И, представь себе, месяц назад она родила еще мальчика. Что ты на это скажешь?

— Видно, муж у нее очень способный.

— Это точно. Машинист он. Свое дело знает. Иначе ничего бы и не вышло.

Мария сидит возле дежурной и смотрит прямо перед собой. Совестно ей, что отнимает у человека время, но так хочется поболтать. И, собравшись с духом, она продолжает:

— Но ведь прямо отчаяние берет, когда подумаешь, каково приходилось женщинам в прежние времена. Какие страдания связаны с беременностью и родами, какую цену они платили — да и платят исправно по сей день — за счастье иметь детей.

— Да, и такое приходит в голову, особенно как посмотришь на бедняг, что лежат здесь, у нас. Но не забывай, девушка, у нас ведь специальное, патологическое, отделение. А вообще-то беременность не болезнь. Это совсем разные вещи.

— Я все-таки не могу отделаться от мысли о тех несчастных, которые умирают на столе или остаются калеками на всю жизнь. А каково увидеть своего новорожденного мертвым? Как-нибудь воздается женщинам за то тяжкое бремя, которое выпало им на долю?

Ночная дежурная, по-птичьи склонив голову набок, испытующе смотрит на Марию.

— А внематочная беременность или неправильное положение плода? А если пуповина обовьется вокруг шейки ребенка? — У Марии расширяются глаза, остановившимся взглядом она уставилась в пространство. — А судороги у плода, а отрицательный резус, а кислородная недостаточность, а волчья пасть, а вывих бедра, а… Ну почему столько напастей на беременную женщину? И почему надо скрывать от нас, с каким риском связана беременность — в любом отношении? Кому от этого лучше? Вот чего я не могу понять.

Дежурная включила свой транзистор.

— Спустись на землю. Слишком много ты думаешь о подобных вещах. Возьмем хоть здесь, в нашем отделении, где лежат с наиболее тяжкими осложнениями. Примерно в девяноста семи случаях из ста роды протекают нормально.

Слава Богу, скоро уже утро.

Четвертое воскресенье рождественского поста. Повсюду в клинике стоят бутылочно-зеленые елочки, украшенные мишурой, красно-белыми плетеными сердечками и трубочками, золотыми звездочками и разноцветными стеклянными шариками.

Оливия поднялась чуть свет. Уже до завтрака успела принять душ, вымыла голову и накрутила волосы. Надела все чистое — сверху донизу. Подстригла ногти и натерлась лосьоном.

Потом она навела порядок на тумбочке и расправила одеяло на кровати. Достала из шкафа коричневое пальто, почистила его щеткой и повесила на место.

Потому что сегодня к ней придет Хольгер, проделав весь длинный путь из Скельскёра. Скоро он уже будет здесь, точно как они договорились во время последней встречи две недели назад.

Без двенадцати минут двенадцать Хольгер появляется в дверях. Маленький хорошенький человечек, черноволосый, белокожий, с продолговатым лицом и длинными зубами. На нем коричневый костюм и галстук, через руку перекинут тонкий синий дождевик. Он застенчиво улыбается.

Оливия, вспыхнув, откладывает свое ярко-зеленое вязанье, счастливая и смущенная, словно его приход оказался для нее полной неожиданностью. Кончиками пальцев она поправляет свои красиво завитые волосы и осторожно спускает с кровати длинные ноги.