Мари Осмундсен - Благие дела

Спустя какое-то время Рут поднялась, отметила, что Карианны уже нет дома, прошла в ванную, сорвала с себя липкую рубаху, долго и тщательно мылась под душем.

Рут пришлось еще с полчаса просидеть в кухне за чашкой кофе и сигаретой, прежде чем она достаточно успокоилась, чтобы подумать о выходе на улицу.

Неужели она стала, вроде Карианны, отпихиваться от всего неприятного и будет теперь получать взамен кошмары?

Это было единственное объяснение, пришедшее Рут в голову, и оно напугало ее: такого она от себя не ожидала…

Рут мечтала о снеге.

Это было самое тяжкое для нее время года: прозрачная, напоенная ароматом сжигаемой листвы осень миновала, настало мрачное, сырое, промозглое предзимье. Всякая растительность втянула питательные вещества и собственные соки в самую свою сердцевину: жизнь притаилась в корнях и клубнях, запрятанных поглубже в почву, где она и готовилась пережить зиму.

Снаружи, на поверхности земли, остались только остовы.

Через какой-нибудь месяц подойдет Рождество.

Рут, конечно же, собиралась к родителям, так что пора было позаботиться о подарках.

За осень она несколько раз ездила в родительский дом. Рейдун, свою сестру, она видела лишь однажды. Рут хотелось бы вернуть те времена, когда они с Рейдун общались по-настоящему, она не могла уяснить себе, как разладились их отношения, теперь они вообще не разговаривали наедине. С родителями было куда проще. Отец был человек застенчивый, немногословный, зато он много улыбался; он всегда был таким — рассеянным, поглощенным собственными мыслями. Мать это раньше приводило в исступление, Рут же сочувствовала отцу. Она и сама похожа на него, считала Рут. Она любила их обоих. Любила мать, восхищаясь этой тягловой лошадкой, этой доброй, энергичной, хотя и несколько бесцеремонной женщиной. Однако нежность она испытывала именно к отцу, со всей его безнадежной непрактичностью и замкнутостью; он был мечтателем, а таким людям по натуре противопоказано становиться фермерами.

Но он стал им, потому что этого потребовали обстоятельства.

Рут тоже не сама выбирала профессию.

На работе дела постепенно наладились, в группе все более или менее встало на свои места. Она не могла нахвалиться Венке. Рут чувствовала некоторую неловкость оттого, что в свои двадцать семь лет, будучи молодым специалистом, была поставлена начальствовать над этой воспитательницей, которая не только была на пятнадцать лет старше, но уже четыре года проработала с этой группой. Все привилегии Рут, выражавшиеся в статусе, в жалованье — какой бы незначительной ни была разница, — в ответственности, в укороченном рабочем дне, казались Рут абсурдными.

А Венке между тем проявляла удивительную щедрость. Она безо всякого шума делилась своим опытом, давала Рут добрые советы и в открытую высказывала замечания — никаких камешков в ее огород, никакой язвительности, никаких поползновений за спиной у Рут пожаловаться на нее администрации. Они сработались и вместе намечали планы на неделю; через некоторое время им удалось справиться и с дисциплинарными проблемами, накопившимися в группе в отсутствие Анни Стенберг. Осенью они два раза организовывали вылазки в лес. Это было трудоемко и хлопотно, поскольку нужно было каждую минуту проверять, все ли тут, не отстал ли кто от других, однако Рут считала, что их усилия окупились: ребята еще много дней вспоминали эти походы, старшие стали уделять гораздо больше внимания малышам, Янника теперь постоянно играла с воображаемым беличьим семейством.

Рут то и дело поглядывала на Яннику. Она ловила себя на этом — не стоит так часто, кто-кто, а Янника прекрасно прижилась в детском саду и не нуждается в особом наблюдении.

И все-таки неужели это правда? Но так не бывает!

А совпадающая дата рождения?

К тому же несколько раз, когда девочка склоняла голову набок, точно прислушиваясь, Рут чудились в ее профиле черты, напоминавшие Карианну.

Однако скорее всего это объяснялось самовнушением — Рут ведь искала доказательств…

Вообще-то с ее стороны было странно тотчас не заметить, что Янника — приемный ребенок. Это не составляло тайны и для самой девочки: однажды она вскользь, как о чем-то совершенно естественном, сказала, что раньше у нее была «другая мама». По всей видимости, это ее мало беспокоило. Янника не была белокурой, как большинство норвежцев: кожа у нее была золотистая, глаза карие, с пушистыми черными бровями и ресницами, волосы густые, блестящие и тоже почти черные, не как вороново крыло, а с каштановым отливом. Иногда она ходила с длинной косой, надо лбом была выстрижена челка. Одевали девочку в светлые, пастельные тона, пожалуй, чересчур маркие для детского сада, чувствовалось, что матери небезразличен внешний вид дочки. Янника следила за своими вещами и боялась испачкаться, если на ней было надето что-нибудь «нарядное». Оба родителя были светлокожие блондины и выглядели типичными норвежцами, обоим пошел пятый десяток, отец казался чуть старше матери. Высокий, слегка лысеющий, он работал главным инженером — Рут не устояла перед искушением и посмотрела в канцелярии. Он был доброжелателен и обладал спокойным обаянием, обычно сопровождающим устойчивое общественное положение, налаженный быт и материальную обеспеченность. Мать держалась более натянуто: эта миловидная, несколько скованная в движениях — вероятно, застенчивая — женщина преподавала в школе. Со своей баловной дочерью она обращалась твердо и в то же время любовно, говорила тихо, неизменно ровным, мягким голосом, тут не было и намека на резкий, недовольный тон, появляющийся у отдельных матерей по мере того, как их дети взрослеют и обнаруживают все большую строптивость.