Ник Хорнби - Hi-Fi

Она тормозит, и я понимаю, что последние минуту или две пути машину очень трясло.

– Папа привозил нас сюда детьми.

Мы остановились на обочине длинной, изрытой колесами проселочной дороги, ведущей к внушительного вида строению. По одну сторону дороги тянутся заросли кустов и высокой травы, по другую выстроились в ряд деревья; наша машина стоит под деревьями передом в сторону строения.

– Когда-то здесь была маленькая частная школа, но хозяева давным-давно разорились, и с тех пор дом пустует.

– Зачем он вас сюда привозил?

– Так, погулять. Летом здесь много черники, осенью – каштанов. Это частные владения, отчего нам было еще интереснее.

Господи, какое счастье, что я ничего не знаю про психоанализ, про Фрейда с Юнгом и все такое прочее! Знал бы, пожалуй, не на шутку бы перепугался: женщина, желающая заняться сексом там, где она ребенком гуляла со своим покойным отцом, должно быть, чрезвычайно опасна.

Дождь перестал, но с деревьев все еще капает, и капли барабанят по крыше, а к тому же ветер нещадно терзает ветви, и на нас то и дело падают пучки мокрых листьев.

– Хочешь, переберемся назад? – спрашивает Лора таким безразличным тоном, словно мы просто собираемся кого-то подвезти.

– Думаю, да. Думаю, так будет лучше.

Она остановилась вплотную к дереву, поэтому ей приходится вылезать с моей стороны.

– Сложи там все к окну.

На заднем сиденье валяются большой дорожный атлас, несколько коробочек из-под кассет, початый пакет леденцов «Опал фрутс» и пригоршня фантиков. Я не спеша все это убираю.

– Как знала – с утра юбку надела, – говорит Лора и залезает ко мне на сиденье.

Склонившись надо мной, она целует меня в губы, начинает вытворять всякие штуки языком, и я, вопреки самому себе, постепенно начинаю что-то чувствовать.

– Сиди, и все. – Она проделывает какие-то манипуляции со своим туалетом и усаживается на меня. – Привет. А не так уж и давно я на тебя отсюда смотрела. – Она улыбается, снова целует меня и нащупывает под собой мою ширинку. Потом идут ласки и все такое, а потом, сам не знаю почему, я вспоминаю то, о чем забывать нельзя, но о чем вспоминаешь далеко не всегда.

– Знаешь, а с Рэем вы…

– Роб, не надо снова об этом, ладно?

– Нет-нет, я не о том… Ты все еще на таблетках?

– Да, разумеется. Не волнуйся.

– Не в этом дело. В смысле… больше вы ничем не пользовались?

Она молча смотрит на меня, потом заливается слезами.

– Успокойся, мы можем и как-нибудь по-другому, – говорю я. – Или, хочешь, съездим в город и купим.

– Я плачу не потому, что мы не можем этим заняться, – говорит она. – Просто… ведь я жила с тобой. Всего несколько недель назад ты был моим постоянным любовником. А теперь ты боишься, что я могу тебя убить, и имеешь на это полное право. Это ужасно, да? И грустно.

Она всхлипывает, слезает с меня, и мы сидим с ней бок о бок на заднем сиденье, молчим и только смотрим, как по стеклам медленно сползают капли дождя.

Немного погодя я задумываюсь, а правда ли я так уж напугался из-за Рэя. Он что, бисексуал? Или, может, колется? Очень сомневаюсь. (Да духу бы у него не хватило ни на то, ни на другое.) Спал ли он с женщиной, употребляющей тяжелые наркотики, или с женщиной, которая спала с бисексуальным мужчиной? Ни малейшего понятия. Но как раз неведение дает мне полное право настаивать на том, чтобы мы с Лорой предохранялись. И все же, если честно, дело было не в страхе, а в символичности ситуации. Я хотел уязвить ее, здесь и сейчас – и только потому, что мне впервые с ее ухода представилась такая возможность.

Мы приезжаем в паб – изысканное заведеньице в псевдодеревенском стиле с отличным пивом и дорогими сэндвичами, – усаживаемся в уголке и разговариваем. Я покупаю сигарет, и она выкуривает половину, вернее, она делает так: прикуривает сигарету, пару раз затягивается, с недовольной физиономией гасит, а минут через пять берет новую. Она гасит их с такой яростью, что заново уже не прикуришь, и я, озабоченно созерцая, как исчезают мои сигареты, никак не могу сосредоточиться на том, о чем она говорит. В конце концов она это замечает и обещает купить еще сигарет, а мне становится неловко.

Мы говорим главным образом об ее отце или, точнее, о том, каково ей будет без него. Потом обсуждаем, каково это вообще – когда умирает отец, и после его смерти – чувствуешь ли себя повзрослевшим. (Лора считает, что нет, насколько она пока может судить.) Мне, естественно, все это неинтересно. Я хочу поговорить о Рэе, о себе, о том, что ждет нас в будущем и светит ли нам снова заниматься любовью, и о том, означает ли что-нибудь теплая доверительность этой нашей беседы, но мне удается сдержаться.