Жан-Мишель Генассия - Вальс деревьев и неба

Я опустила руку в прохладную воду и в шутку дважды брызнула на Винсента, пока тот не отреагировал и не поступил так же. Наш кораблик встал поперек течения, и его начало сносить. Мы услышали смех, повернули головы и увидели метрах в тридцати вверх по реке желтую лодку с парочкой на борту. Винсент решил догнать ее. Он легко выиграл двадцать метров. Парень с другой посудины заработал веслами чаще, чтобы уйти от погони, а Винсент, со своей стороны, увеличил замах весел, которые входили в воду с резким хлопком. Неожиданные импровизированные гонки начались. Женщина подбадривала своего друга, мы ясно ее слышали, его звали Мартин, она кричала: Давай, дорогой, давай , его гребки поднимали фонтаны воды, которые забрызгали нас с ног до головы, потому что мы были уже близко. Две-три минуты мы шли борт к борту, потом тот мужчина уступил, окончательно выдохшись. Винсент нашел в себе новые силы, чтобы увеличить скорость. Я кричала и хлопала в ладоши, поддерживая его, и он медленно выигрывал метр за метром, пока наконец не обогнал их, даже не запыхавшись. Когда мы проплывали мимо, Мартин дружески помахал рукой Винсенту, признавая свое поражение. Винсент махнул в ответ, поднял весла и улыбнулся. Я вспоминаю об этом чудесном мгновении: воздух мягкий, как вата, наша лодка скользит, будто летит над серебристыми отблесками реки.

"Лантерн", 18 июля 1890 г.

"Палата начинает замечать, что предвыборные обещания проще дать, чем сдержать… Это было крайне неосторожно, потому что выполнение обещания проделало бы дыру в бюджете… Когда перекрывается какое-то поступление, следует перекрыть и какой-нибудь расход или же ввести новый налог, а палата обещала не голосовать за новые налоги".

Луиза неотступно следит за Полем, никогда не оставляя нас наедине в моей комнате. Он пару раз попробовал, но у нее тонкий слух, и она мгновенно появляется со скоростью настороженной львицы. Встает в дверном проеме, покашливает, смотрит на него, и он выходит из комнаты, не сказав ни слова, запирает дверь, я слышу, как она проверяет, стоя у него за спиной, повернул ли он ключ. Я потеряла счет дням, единственная точка отсчета — мое собственное лицо. Мазь с фенолом действует, ее гнилостный запах невыносим, но я уже привыкла, и больше он меня не раздражает, это цена, которую приходится платить за то, чтобы мое лицо приобрело человеческий вид. Отец возвращается в пятницу вечером, проверяет комнату, садится в кресло, принюхивается и корчит гримасу, жестом предлагает мне тоже сесть, но я остаюсь стоять. Он спрашивает, не лучше ли мне.

— Тебе нравится такая жизнь? — спрашивает он. — Долго собираешься сидеть взаперти?

— Это вы держите меня пленницей.

— Ты подумала о своем замужестве?

— Выйти за Жоржа? Вы шутите? Ему этот брак нужен не больше, чем мне. Его, как и меня, заставляет отец. Нас совершенно не влечет друг к другу. Между нами только дружба.

— И прекрасно, вы поступите, как все остальные. Если бы пришлось ждать великой любви, чтобы предстать перед господином мэром, немного было бы свадеб. Если ты проявишь благоразумие, я соглашусь простить тебя. Ты будешь в чистом выигрыше, Маргарита. Свадьбу можно организовать быстро. Ты покинешь этот дом и избавишься от меня. С Жоржем ты договоришься. Насколько я понял, он не слишком придирчив.

— Никогда, слышите, никогда! Лучше я останусь старой девой, чем выйду замуж, это завидная судьба — быть свободной. Вам придется выносить меня два долгих года, и я буду отравлять вам жизнь, а когда, нравится вам это или нет, я стану совершеннолетней, вам придется освободить меня.

Он встал, пожал плечами:

— Ты просто дура, тем хуже для тебя.

На пороге он подозвал Луизу и отчитал ее:

— Комнату следует проветрить, тут пахнет, как в конюшне.

Если он надеется, что у меня кончатся силы, он плохо меня знает. Он думает, что рано или поздно я откажусь от надежды и светоча моей жизни. Это он глуп, он не знает, что такое любовь. Любил ли он когда-нибудь мою мать? Со своими давно устаревшими ухищрениями отец ничего не может поделать с двумя чистыми душами, предназначенными друг другу. В самой глубине души я знаю, что Винсент человек слова и я занимаю особое место в его жизни. С чего отец взял, что Винсент бросит меня, предоставив моей судьбе? Такая возможность существует, я осознаю это, никто не приказывает сердцу любимого. Я прочла достаточно книг, чтобы понимать: устав ждать, обескураженный моим отсутствием и молчанием, он, возможно, встретит кого-нибудь, кто сумеет его утешить, — этого я и боюсь, если мое заточение продлится до бесконечности. Если, к несчастью, мне больше не суждено его увидеть, я не подчинюсь диктату, я постригусь в монахини. Не важно, что я больше не верю в Бога; в миссионеры принимают всех людей доброй воли, а не всяких лицемерок, я читала, что у святых сестер нет времени даже молиться, настолько они заняты уходом за больными малярией, они умирают молодыми и попадают, конечно же, прямиком в рай.