Уильям Голдинг: Пирамида

Крутой подъем к лесу заставил меня, однако перейти на шаг и опомниться. В конце концов, существует ведь Бобби Юэн — со своим мопедом, престижной школой и фанаберией. Существует и сержант Бабакумб. Вспомнив о сержанте, я с разгону остановился. Если он узнает, что я целовался с его дочкой — ну, то есть она меня целовала после полуночи, он свернет мне шею. Или пожелает поговорить с моими родителями. Неизвестно, что хуже. Сержант Бабакумб, блюститель ратуши, тюремный попечитель, церковный служка, городской глашатай и прочая, прочая, каких еще только должностей не резервировала для него наша выморочная история, — пусть сержант Бабакумб и смешон в наряде городского глашатая позапрошлого века, но при мысли о том, что он ее отец, мне представилась могучая грудь, мясистые кулаки и апоплексическая физиономия с воинственно выпученными глазами. Я вздрогнул, задавшись древним как мир вопросом: зачем у таких отцов родятся такие дочери?

Потом — будто она стояла рядом — я втянул ноздрями пахучее веяние, и сержант обратился в нуль. Я затрусил в гору, мокрые брючины облепляли голени, с волос капало в глаза. Правда, ветер унялся, унялся и дождь. И перед тем как нырнуть в межкомельную глубь, я отметил наверху прочисть во тьме, которую силился прободать месяц. Церковные часы в долине пробили час.

Стало еще светлей, когда я вышел на прогалину подле Оковалочного пруда. Я различил очертания малолитражки, стоявшей у дальнего от дороги берега и обведенной водой. Роберт Юэн вышел из тьмы под деревом, стал на дороге, поджидая меня.

— Олли?

Подойдя ближе, я увидел и услышал, что он дрожит пострашней, чем Эви, но честно старается этого не замечать. Костистый, тощий, на семь сантиметров меня выше, он обладал копной рыжих волос и профилем герцога Веллингтона [5] Веллингтон Артур Уэлсли (1769-1852) — победитель Наполеона при Ватерлоо. . Он стягивал на себе плащ. Ниже торчали белые голые коленки, еще ниже — голени, все в черных разводах, и под разводами — мятые носки. Одна нога была без ботинка.

— Я. Господи. И как тебя угораздило?

— Что так долго? Ладно, раз уж ты наконец явился, давай действовать.

— Где твой ботинок? И брюки?

— Утонули, детка. — Роберт избрал беспечную интонацию, но его подвели вдруг застучавшие зубы. — Канули без следа.

— Я знаю эту машину! Это Пружинкина! Машина мисс Долиш.

Роберт обратил к ней герцогский профиль.

— Не важно. Лучше решим, что делать.

— Ну да, а почему?..

Роберт шагнул ближе, склонил ко мне лицо.

— А вот это не твое дело. Но если уж хочешь знать, я подбрасывал нашего юного друга Бабакумб на танцы в Бамстед. Не мог же я везти ее на мопеде в такую погоду, верно? Вот я и занял экипаж Пружинки на часок-другой. Что, собственно, она могла бы иметь против, верно? Только ты, разумеется, не должен ей ничего сообщать.

Я понял, что сын доктора Юэна не мог повезти на танцы в машине своего отца дочь сержанта Бабакумба. Мне не пришлось долго думать. Это было естественно.

— Ясно.

— Ты удовлетворен?

Он стоял на дороге, ежась и приплясывая, пока я снимал ботинки и носки. Вода была жутко холодная, зато мелко. Роберт не догадался, конечно, что из пруда есть два пути, и выталкивал машину задом на горку, хотя, тратя вдвое меньше энергии, мог бы толкать ее вперед. Мы ее вытащили на дорогу, я сидел на подножке и обувался, Роберт бился над зажиганием и сражался с заводной ручкой.

Когда я уже завязывал шнурки, он сдался и встал, нарисовавшись герцогским профилем между мною и месяцем.

— Безнадежно, Оливер. Придется тебе ее толкать.

— Мне? Еще чего! А почему ты сам не можешь толкать эту дрянь?

— Пораскинь мозгами, детка. Кто-то должен сидеть за рулем. Ты что — умеешь править? И вдобавок ты тяжелей меня.

— Интересное кино!

Тем не менее это была правда. Роберт был на семь сантиметров меня выше, а уж держался так, будто на все тридцать, на целую голову, но он был вдвое тоньше. Меня вдруг прорвало.

— Господи! Уж помалкивал бы! Загнал эту говенную телегу в этот говенный пруд!

Я вскочил в совершенном бешенстве.

— Спокойно, — сказал Роберт. — Поясняю. Я не правил.

— Так какого лешего...

— Ты намерен провести здесь остаток ночи? Собственно, нас занесло с дороги под это дерево ради легкой разминки. Да, кстати, вспомнил... Минуточку...

Он обежал пруд, взбежал к тому дереву на взгорке, вернулся, что-то неся в обеих руках.

— Настил.

— Это еще зачем?

Он открыл дверцу двухместной Пружинкиной малолитражки и стал запихивать настил. При этом он бросал мне через плечо, как офицер, вдохновляющий своих людей на безопасную, но сложную операцию: