Мисима Юкио - Запретные удовольствия

Сын умолял, что, если ему не разрешат жениться на ней, он умрет, и для доказательства серьезности своих намерений предъявил револьвер. Женщина вела себя так, как от неё и можно было ожидать. Яитиро Кавада-старший был человеком, быстро принимающим решения. Он выдал подруге сына кругленькую сумму денег, чтобы помочь ей устроить свою судьбу, и отвез его назад в Японию на корабле «Хихибу Мару». На палубе корабля он не отходил от своего сыночка, чтобы успеть схватить его, если мальчик попробует прыгнуть за борт.

Вернувшись в Японию, Яитиро-младший не желал и слышать ни о каких предложениях жениться. Он не мог забыть свою немецкую Корнелию. На его письменном столе все время стояла её фотография. В том, что касалось работы, он стал практичным, усердным немецким десятником; в том, что касалось жизни, он играл роль чистого немецкого мечтателя. Он упорствовал в таком поведении и остался холостым.

Кавада вкусил, тем не менее, удовольствия от перевоплощения в то, что сам презирал. Романтизм и привычка мечтать относились к разряду чрезвычайных глупостей, которые он открыл в Германии. немудреные чувства и уверенность в превосходстве внутреннего мира в стиле Новалиса и, как ответная реакция на них – сухая, как пыль, практичная жизнь и человеконенавистничество – все это он поддерживал в себе безо всяких усилий до того времени, пока такое отношение не изжило себя. Он для видимости поддерживал идею, которая, как он чувствовал, никогда не затронет его. Возможно, лицо Кавады стало подергиваться именно от этого постоянного внутреннего предательства. Когда разговор заходил о его женитьбе, он надевал на себя горестную маску и изображал страдания, которые инсценировал столько раз прежде. В такие времена все легко верили, что его взгляд прикован к образу Корнелии.

– Я смотрел вон туда. Точно в направлении притолоки, – рассказывал он, показывая рукой, в которой держал чашку с сакэ. – Туда. Разве мой взгляд не затуманен воспоминаниями?

– Твои очки блестят. К сожалению, мы не можем видеть твои глаза, – сказал Сунсукэ.

Кавада снял очки и вытаращил глаза. Сунсукэ и Юити засмеялись.

В действительности Корнелия была двойственным воспоминанием. Вначале Кавада, играя роль погруженного в воспоминания, обманывал Корнелию. После этого он превратился сам в воспоминание Корнелии и обманывал других. Для того чтобы он мог создать легенду о самом себе, Корнелия непременно должна была существовать. Если бы Кавада не упрочил свою привязанность к этому образу, он бы исчез. Она стала обобщением всего разнообразия, на которое была способна его жизнь, олицетворением негативной силы, которая поведет его жизнь своим курсом. Теперь Кавада сам не мог поверить, что она была подлой и мерзкой, он видел её чрезвычайно прекрасной женщиной. Когда умер отец, он решительно сжег фотографии вульгарной Корнелии.

Этот рассказ тронул Юити. «Тронул» – не то слово, лучше сказать, он был возбужден: «Корнелия действительно существует!» Не стоит добавлять, что юноша думал о госпоже Кабураги.

Было девять часов. Яитиро Кавада развязал верхнюю часть фартука и бросил взгляд на часы. Сунсукэ почувствовал легкую дрожь.

Не стоит думать, что Сунсукэ опустился до уровня этого светского хлыща. Источник его бездонного ощущения бессилия заключался в Юити.

– Ну, – сказал Кавада, – сегодня вечером я еду в город Камакура с ночевкой. Я собираюсь остановиться в гостинице «Кофуэн».

Юити понял, что жребий брошен. Окольные формальности подбивания клиньев к мужчине совершенно отличаются от ухаживаний за женщиной. Все безграничные изгибы и повороты лицемерных радостей гетеросексуальности закрыты для гомосексуалистов. Если Кавада желает тела Юити этим вечером, вежливость требует, чтобы он попросил его об этом. Этот Нарцисс посмотрел на пожилого мужчину и старика, ни один из которых для него не были ни в малейшей степени привлекательны. Они полностью позабыли свои светские манеры и суетились лишь вокруг него одного. Их ни в малейшей степени не интересовал его ум. Их больше всего занимало его тело, и он чувствовал нечто отличное от того чувственного возбуждения, которое ощущают женщины в подобных обстоятельствах. Словно его тело стало отдельным от него самого, а он сам кем-то еще, восхищающимся этим обретшим независимость телом. Его душа, заключенная и очерненная его первым «я», льнула к этому вызывающему восхищение телу и пыталась обрести хрупкое равновесие. Он находил в этом ни с чем не сравнимое удовольствие!