Кристина Паёнкова - Бегство от запаха свечей

Надо взять себя в руки. По моему дурацкому выражению лица все догадаются, что со мной случилось неладное.

– Поторопись, сейчас начнется инструктаж. Город уже закрыт.

Вися завязывала шнурки, стоя на одной ноге в дверях столовой Красного Креста.

– Вот теперь только нам по-настоящему достанется, увидишь. Мариан сказал, что дисциплину введет, как в армии. Будем ходить по струнке. Веселого мало.

Тут Вися потеряла равновесие и растянулась во весь рост на полу. Я хотела помочь ей подняться, но она сама подпрыгнула, как на пружине. В столовую вошел Мариан.

– Что вы вытворяете? – он старался сохранить серьезность. – Через пять минут инструктаж. Не время шутить!

Вися как ошпаренная выскочила за дверь.

– Трое все-таки смылись, слыхала? Я в окно видел, как они уезжали. И не стал задерживать. У нас здесь начинаются горячие денечки. Каждый должен решать сам за себя. Не хотелось брать грех на душу.

Медленно раскурив трубку, он помолчал немного, а потом как-то по-другому, тише, добавил:

– Они к тебе заходили, верно? Я сразу догадался. Черт разберет, что это за люди, я мало их знаю.

Я ничего не ответила.

– Какое счастье, что добрый бог придумал ночи. Я словно побитая собака. К рукам как стопудовые гири подвязаны. Все болит. Вот уже полчаса лежу, задрав ноги, и никакого облегчения.

– Ты, Вися, только с виду бой-баба. Хорошо, что мы живем вместе. Мне с тобой легче. Есть кого утешать. Я сама рук не чую, хотя столько ведер перетаскала в Кальварии. Как ты думаешь, мы выдержим?

– Не люблю таких вопросов. Знаешь, мне и в худшие переделки случалось попадать. Давай лучше спать. За ночь отдохнем, а днем всегда легче.

Все дни теперь были похожи один на другой, все несли опасность и смерть. Мы чувствовали, что пережитого нам никогда не вычеркнуть из памяти.

Инструктаж провели только один раз. Задача была ясна: изолировать больных и спасать здоровых от заражения.

После установления блокады по улицам несколько дней разъезжала советская санитарная машина с мегафоном на крыше. Население призывали выявлять больных. В глубокой тишине, воцарившейся в городишке, мне все время слышались одни и те же слова: «Achtung! Achtung!..» [17]

Население Свебодзиц, кроме нас и врачей, было сплошь немецким. Больница заполнилась еще до блокады, теперь же больных с часу на час становилось все больше. Уже на второй день в подготовленных нами помещениях не осталось свободного места. Мы заняли школу. Кроватей не хватало – мы укладывали больных на матрацах, на полу. Но и школа к полудню оказалась забитой до отказа. Нашли новое помещение, на этот раз большой особняк.

Теперь все делали всё. Нас было слишком мало. Мы ходили по домам, забирали больных – порой целыми семьями – и на машине, а то и пешком, на носилках, доставляли их в изоляторы.

А вели себя больные по-разному.

Матери по большей части беспокоились только о детях. Попадались и такие, которые думали лишь о своем имуществе. Эти боялись, как бы их не обокрали. Одежду больных сжигали. Квартиры, тщательно закрыв окна, обливали вонючим дезинфицирующим раствором.

Больных нужно было мыть, осматривать, лечить и кормить.

Врачи и сестры вертелись как белки в колесе. На смену дню приходила ночь, потом рассвет, но для отдыха времени не оставалось. Для нас не существовало ничего, кроме сотен больных с их несмолкающими воплями, стонами, мольбами. Даже запах был один, остальные пропали. Пища, цветы в садах, порыв ветра – все пахло дезинфицирующим раствором.

Однажды поздним вечером или даже ночью раздался телефонный звонок. От этого сигнала мы успели отвыкнуть – почта давно уже не работала. Телефон звонил довольно долго, прежде чем я решилась поднять трубку.

– Алло! Алло! Мариан, это ты?

Голос показался мне знакомым, но не было сил напрячь память и вспомнить, кому он принадлежит.

– Катажина у телефона. В чем дело? Кто говорит?

– Ты что, не узнаешь меня? Это Мацеевский. Как дела? Я целую неделю не мог дозвониться. Ты меня слышишь? Расскажи, что там у вас делается.

– Живем, несмотря ни на что, живем. Сейчас ночь. А вы еще не спите?

– Опомнись, Катажина! Что ты несешь? Сейчас только восемь вечера. Ты что, больна?

– Время остановилось. Здесь только умирающие считают, сколько жить остается. Очень много работы.

В комнату вошел Мариан и отобрал у меня трубку.

– Алло, кто говорит? – спокойно произнес он.

Я старалась вникнуть в смысл его слов, но глаза слипались, голова наливалась свинцом. Я задремала. Так редко удавалось хоть немножко посидеть на месте.