Пол Остер - Храм Луны

Оглядываясь назад, я представляю, какой странный, должно быть, был у меня вид: тощий, растрепанный, погруженный в себя парень, явно идущий не в ногу с остальными. Но дело как раз и было в том, что я не имел ни малейшего желания идти с ними в ногу. То, что я выглядел среди своих сокурсников белой вороной, свидетельствовало именно об их заурядности. Себя я считал возвышенным интеллектуалом, свободным и мятежным будущим гением, просто-таки демоном, презирающим толпу. Сейчас я едва не краснею, вспоминая, кого из себя корчил. Во мне нелепым образом соседствовали робость и наглость, я то молчал, мучаясь от неловкости, то разражался значительными монологами, а иногда я мог просиживать в барах ночи напролет, и при этом пил и курил так, будто собирался свести счеты с жизнью. Одновременно я декламировал стихи малоизвестных поэтов шестнадцатого века, приводил туманные латинские цитаты из средневековых философов и вообще делал все возможное, чтобы потрясти своих друзей. Восемнадцать лет — ужасный возраст. Воображая себя в чем-то взрослее своих однокурсников, я всего лишь бурно искал способ выражать свою юность иначе, чем они. И именно дядин костюм выделял меня из круга остальных, я хотел, чтобы меня и как личность воспринимали совершенно особо.

Справедливости ради, в нем не было ничего вопиющего: темный с зеленоватым оттенком твид в мелкую елочку, узкие лацканы — добротный, хорошо сшитый предмет одежды. Правда, через несколько месяцев постоянного ношения он пообтрепался и висел на мне как на вешалке — этакое потертое ретро, мятый шерстяной анахронизм. Чего мои друзья, разумеется, не понимали, так это что я носил костюм из сентиментальных соображений. Под покровом нонконформистских выкрутасов я тешил себя надеждой хоть как-то стать ближе к дяде, и фасон одежды в этом случае не имел почти никакого значения. Если бы дядя Вик подарил мне ярко-красный стиляжный наряд с пиджаком до колен, я бы, не сомневаясь ни секунды, носил его с тем же чувством, с каким носил этот.

Весной, закончив первый курс, я решил уйти из общежития, хотя мой друг Циммер предлагал мне остаться соседями по комнате и на следующий год. Циммер мне в целом очень нравился (он был моим лучшим другом), но после четырех лет, проведенных в общежитиях, я не мог противиться соблазну пожить одному. Найдя квартиру на 112-й Уэст-Стрит, пятнадцатого июня я перебрался в свое новое жилище. Почти сразу же вслед за этим двое дюжих парней доставили туда семьдесят шесть коробок, в которых вот уже девять месяцев томились дядины книги. Однокомнатная квартира на шестом этаже с крохотной кухней, шкафом и ванной. Два окна выходили в узкий переулок. На карнизах хлопали крыльями и ворковали голубки, а внизу стояли в ряд шесть покореженных мусорных баков. Выглядела комната запущенной и мрачной — даже в самые солнечные дни в ней не становилось светлее.

Поначалу мне было там весьма не по себе, как-то страшновато и одиноко. Я чувствовал свою полную отъединенность от всего. Но потом сделал потрясающее открытие, которое примирило меня с новым жильем и помогло полюбить его. Это произошло на второй или третий день после переезда. Совершенно случайно оказавшись в проеме между окнами и скосив глаза к левому из них, я вдруг увидел просвет между двумя домами — крошечный кусочек Бродвея, и, что самое замечательное, яркими неоновыми буквами, розовыми и синими, горела надпись «ХРАМ ЛУНЫ». Эта вывеска китайского ресторана стала для меня огромным потрясением, всколыхнувшим душу воспоминаниями о нашем с дядей счастливом житье, о его оркестре. Эти магические буквы, светившиеся в темноте, были знамением, посланием самого неба. ХРАМ ЛУНЫ. И страхи мои тотчас отступили. Никогда со мной не случалось ничего подобного. Пустая и мрачная комната вдруг превратилась для меня в надежное убежище, в точку пересечения таинственных предзнаменований и непредсказуемых событий. Я все смотрел на слова «Храм луны», и мало-помалу ко мне пришло осознание того, что я попал в единственное верное место, что эта маленькая квартирка предназначена судьбой именно мне.

Летом я работал на полставки в книжном магазине, ходил в кино и то влюблялся, то разочаровывался в девушке по имени Синтия, чье лицо давно уже стерлось из моей памяти. И все больше моя квартира становилась для меня домом. Когда осенью снова начались занятия, я бросился в бешеный круговорот амурных похождений и полуночных попоек с Циммером и прочими своими друзьями. Так же взахлеб я учился, так же проглатывал книги. Уже гораздо позже, оглядываясь на те далекие годы, я понял, сколь плодотворным было для меня то время.