Пол Остер - Храм Луны

Покинув в то утро свою квартиру, я абсолютно не представлял себе, что мне делать дальше. Я просто шел куда глаза глядят. Вряд ли я тогда хоть о чем-нибудь думал. Самое большее — о том, что надо отдаться на волю случая и повиноваться интуиции. Мои ноги с самого начала повернули на юг, и я так и продолжал двигаться к югу. Только пройдя один-два квартала, я решил, что в любом случае лучше уйти подальше от моего бывшего жилья. Чувствуете, как мое желание прикинуться беззаботным чудаком среди своих приятелей ослабело перед самолюбием и чувством стыда? В глубине души мне самому противно было осознавать, до чего я себя довел, и никому не хотелось попадаться на глаза. Если бы я пошел на север, то пришел бы к Морнингсайд Хайте, а там всюду мелькали бы знакомые лица. Я обязательно нарвался бы если не на приятелей, но на тех, кто просто знал меня: завсегдатаев бара на Уэст-Энде, бывших однокашников и преподавателей. У меня не хватило бы духу выдерживать их удивленные пристальные взгляды. Более того, я с ума сходил от мысли, что мне пришлось бы с ними заговорить.

Я все шел на юг и, плутая по улицам, старался подальше уйти от Верхнего Бродвея. В кармане у меня было около двадцати долларов, ножик и шариковая ручка; в рюкзаке — свитер, кожаная куртка, зубная щетка, бритва с тремя новыми лезвиями, запасная пара носков и белья, маленький зеленый блокнот с вставленным в пружинку карандашом. Мое странствие длилось около часа, когда со мной случилось невероятное. Я остановился перед часовой мастерской и стал рассматривать в витрине механизм какой-то старинной конструкции. Случайно взглянув под ноги, я увидел десятидолларовую бумажку. Это меня так потрясло, что я даже не знал, как поступить. Мысли смешались, и вместо того чтобы просто счесть эти деньги подарком судьбы, я возомнил, что произошло нечто необыкновенное — благоволение неба, чудо из чудес. Наклонившись и увидев, что деньги самые настоящие, я задрожал от радости. Все будет хорошо, сказал я себе, все будет в конце концов хорошо. Не медля больше, я поднял драгоценную бумажку, зашел в греческое кафе и заказал завтрак по-фермерски: грейпфрутовый сок, кукурузные хлопья, яичницу с ветчиной, кофе и все, что полагается. А после обеда даже купил пачку сигарет и выпил у стойки еще одну чашку кофе. Меня захлестнуло ощущение счастья… Мир вновь был достоин любви. Все в кафе виделось мне в розовом свете: дымящиеся электрические кофейники, вращающиеся стулья и гигантские тостеры, серебристые аппараты для взбивания молочных коктейлей, свежие плюшки в стеклянных контейнерах. Я готов был возродиться, словно стоял на пороге открытия нового континента. Я закурил еще одну сигарету «Кэмел» и продолжал наблюдать, как работает продавец, потом перевел взгляд на лохматую официантку с крашеными рыжими волосами. Сейчас в них обоих сосредоточилось что-то очень важное, очень привлекательное для меня. Хотелось сказать им. как много они для меня значат, но слова застревали в глотке. Несколько минут я пребывал в состоянии эйфории, прислушиваясь к своим мыслям. Голова была переполнена сентиментальным блаженством и романтическими грезами. Докурив сигарету, я двинулся дальше.

После полудня стало невыносимо душно. Не зная толком, куда себя деть, я зашел в один из кинотеатров на 42-й улице возле Таймс-сквер. Строенный сеанс обещал кондиционер и прохладу в течение нескольких часов, это-то меня и привлекло. Я даже не взглянул на афишу. Всего за девяносто девять центов можно посмотреть что угодно. Я сел в секторе для курящих, наверху, и пока шли два первых фильма (их названий я уже не помню), выкурил одну за другой десять-двенадцать сигарет.

Кинотеатр, построенный во времена Великой депрессии, достойно представлял стиль той эпохи — этакий безвкусный дворец грез: люстры в холлах, мраморные лестницы, пышная лепнина по стенам. Просто не кинотеатр, а храм мечты, культовое сооружение во славу иллюзий. В тот день из-за жары в нем, похоже, собрались лучшие представители бездомного Нью-Йорка: пьяницы и наркоманы со струпьями на лицах, люди, бормотавшие себе под нос и отвечавшие на реплики актеров на экране, храпевшие и громко пускавшие газы, а также и мочившиеся под себя. Билетеры прохаживались между рядами с карманными фонариками, проверяя, не «вырубился» ли кто из зрителей. Шуметь в этом кинотеатре не запрещалось, но находиться в бессознательном состоянии считалось явным криминалом. Всякий раз, как билетер находил зрителя с закрытыми глазами, он направлял фонарик прямо ему в лицо. Если человек не реагировал, билетер шел к его креслу и тряс до тех пор, пока тот не просыпался. Тех, кто сопротивлялся, выталкивали из зала, несмотря на громкие крики протеста. Во время того сеанса такое повторялось раз шесть. Я только потом догадался, что, видимо, билетеры искали умерших или убитых.