Саймон Ван Бой - Иллюзия разобщенности

Родители Джона всего отвечали одно и то же:

— Ну, в следующий раз.

Они рассудили, что так сейчас по всей стране, и договорились никогда не унижать человека при его детях.

Джон помнит, как в годы, пришедшие после Депрессии, отец временами подзывал его к стойке, пока разбирал дневную почту. Иногда в конвертах были письма, а однажды — фотография дома и детей, стоявших перед ним. Но в основном там были чеки на сумму, равную стоимости обеда, сложенные пополам; обратного адреса не было.

Отец Джона тяжело работал и во всем слушал жену, даже если был не согласен. Он никогда не повышал голос и любил ходить на Митчелл-Филд, смотреть, как садятся самолеты.

Худшим, что случилось с Джоном в детстве, было то, как его маленькая кузина Джин заболела полиомиелитом. Однажды утром ее увезли, а через год она вернулась в теле старушки.

Внезапные всполохи света вдали. Треск стрельбы. Джон гадал, где их В-24 ударился оземь. Вспышка при столкновении. Он подумал об экипаже и попытался вспомнить жен или матерей. Представил себе место крушения и фермера, которому годами натыкаться на перекрученные обломки обугленного металла. Куски бросят в ведро, и они переживут всех, кто был к этому причастен.

Он вспомнил, что его пистолет все еще лежит под сиденьем штурмана вместе с бумажником. Харриет закатила бы глаза. «Джон во всей красе».

И вот, другой оттенок черного, это земля. Он ударился слишком быстро, не успев приготовиться, и перестал чувствовать поврежденную ногу. Земля была мягче, чем он помнил по тренировкам, потому что в Европе мокрее.

Джон собрал вздувавшийся парашют и оглянулся, ища, где его спрятать. В небе засветилась заря.

Вдали показались тени, приближались темные фигуры. Джон бросил парашют и побежал. Острая боль вилами вонзилась снизу в его тело; ему приходилось отчасти себя волочить, потому что он не чувствовал ногу. Он бежал к другим теням, впереди — плотным, недвижным, древним.

Он представил, что бежит к пальто Харриет, что лес впереди — это оно. К шерсти прилипли листья, сперва появляется ладонь, потом руки, плечи, и он, бездыханный, вскарабкивается ей на шею. Он на ощупь найдет воротник, потом проденет свою жизнь в петли и изгибы ее имени.

Земля была вязкой от опавших листьев. Если ему удастся в них зарыться, у него есть шанс. Он должен умереть и возродиться. Он станет читать Библию, Коран, Талмуд — просто произнося имя кого-то, кого любит. Уловит и сбережет суть своей жизни в единственном слове, как в пузырьке воздуха в море.

Харриет была молодой женой. Она лежала под одеялом, не шевелясь.

Лунный свет заливал ее кровать и стул.

На улице за окном было тихо, но тишина была невыносима.

Харриет не могла чувствовать грязь, которой Джон забил рот, чтобы не погубить себя чиханием или кашлем, или месиво раздробленных костей в его ноге.

Вместо этого она тихонько спустилась по лестнице и разожгла огонь.

Ее отец проснулся от треска пламени. Схватил халат и выбежал из спальни. Все вокруг светилось от жара костра, который разожгла его дочь, но он остановился на середине лестницы, завороженный мечущимися тенями и силуэтом своей плачущей дочки.

Он представил себе бои за океаном. Всполохи и крики. Он чувствовал их вкус во рту.

И пока он стоял без движения, его сердце открылось множеству полей, усеянных мертвыми, — на головах у них были каски, глаза смотрели в никуда, будто что-то видели.

Любовь — это тоже насилие, которое не отменить.

1948-й. С криком очнулся в парижской больнице.

Вскоре был переведен в другую палату, вокруг ходили люди. Играли в игры. Смотрели из окна. Лежали на полу.

Я научился наблюдать за остальными, ища подсказки.

Приходилось наблюдать, потому что я ничего не понимал.

Ждал, чтобы покормили. Ждал ночи.

Наступала ночь.

Ждал дня.

Рассвет.

День.

Я все трогал то место, где должна была быть моя голова. Хотел знать, почему, и ничего не понимал. Ничего не говорил, но за всем наблюдал.

Кивал в знак согласия. Со всем соглашался.

Мне было страшно и некуда идти. Я думал, что там, снаружи. Думал, откуда я.

Потом меня отвели в больничный сад. Изумился ветру. Хотел побыть один и посмотреть на прохожих. За стенами больницы было столько людей. Не верилось. Думал, они важнее.

Шли годы. Я начал понимать, что мне говорят. Одни и те же звуки, всякий раз. Я к ним привык. Выучил их и тоже стал пользоваться.