Пол Остер - В стране уходящей натуры

— То, что ты оказалась неподалеку, разве не чудо, — сказала она, когда мы остановились передохнуть возле какого-то подъезда. — Чудо, а не случайность. Я так долго молилась Богу, что Он послал мне спасительницу. Я знаю, люди перестали разговаривать с Богом, но я без Него не могу. Каждый день думаю о нем, молюсь Ему, когда муж засыпает, мысленно все время говорю с ним. Поскольку Фердинанд весь день молчит, Бог остался моим последним другом, единственным, кто меня еще слушает. У Него, конечно, и без старой одинокой женщины своих дел хватает, но Бог — настоящий джентльмен и не вычеркивает меня из списка. Сегодня вот позаботился, тебя прислал. Ты такая славная девочка, посланница Божья, и я о тебе позабочусь, я сделаю для тебя все, что в моих силах. Тебе больше не придется ночевать на улице и гнуть спину с утра до вечера. С этим покончено, я тебе обещаю. Пока я жива, у тебя будет свой дом, что бы там Фердинанд ни говорил. У тебя будет крыша над головой и кусок хлеба. Так я отблагодарю Бога за то, что Он для меня сделал. Он услышал мои молитвы и послал мне тебя, мое золотое дитя, мою дорогую Анну.

Их дом стоял в Цирковом проезде, спрятанный в лабиринте тупичков и грунтовых дорожек, в самом сердце второй избирательной зоны. В этом старейшем квартале я бывала раза два. Мусорщику здесь почти ничего не светит, и в этой паутине улочек легко заблудиться. Дома здесь были в основном деревянные. Если от каменных строений оставалась часть фундамента да груды кирпичей и пыли, то здесь все сгнивало, проседало под собственным весом, медленно врастало в землю. Те шли в распыл, эти усыхали, как обессилевшие древние старцы, как обезножевшие подагрики. Проваливались крыши, кровельный материал превращался в труху, дома заваливались вправо и влево, точно складные кубики, — казалось, ткни в них пальцем или просто дунь посильней, и они рухнут.

Дом Изабель неожиданно оказался каменным. Шесть этажей, по четыре маленькие квартирки на каждом, темная лестница с выщербленными, расшатанными ступеньками, облупившаяся краска на стенах. Всюду по-хозяйски разгуливали муравьи и тараканы, в нос шибали запахи кислятины, давно не стиранной одежды и пыли. При всем при этом дом был еще довольно крепкий, и я подумала, как мне несказанно повезло. Видишь, как у нас все быстро меняется. Если бы днем раньше кто-то мне сказал, что я поселюсь в таком доме, я бы посмеялась. И вот ведь привалило. Нищета и комфорт — как все зыбко. Через каких-то три-четыре месяца после приезда в город я обрела свой угол — как будто так и надо.

Фердинанд по поводу моего вселения шуметь особенно не стал. Тактически Изабель повела дело грамотно. Вместо того чтобы обратиться к нему за согласием, она просто поставила его в известность, что отныне в квартире живут трое. Так как решение всех практических вопросов Фердинанд давно предоставил жене, он не мог бы настаивать в данном случае, ибо тогда ему пришлось бы брать на себя ответственность и в других делах. Кстати, о боге она больше не поминала. Просто изложила ему факты с полной серьезностью: где, когда и как я ее спасла, без всяких там виньеток или комментариев. Фердинанд молча выслушал с безразличным лицом, уставившись в окно и лишь искоса поглядывая на меня, как будто все это не имело к нему никакого отношения. Когда Изабель окончила свой рассказ, он словно задумался на секунду, а затем пожал плечами. Он впервые остановил на мне свой взгляд и изрек:

— Зря хлопотала. Нечего было хвататься за старый мешок с костями. — Не дожидаясь ответа, он уселся в углу на стул и принялся за миниатюрную модель корабля.

Фердинанд оказался все же более сносным, чем можно было предположить, во всяком случае, поначалу. В смысле общения это был, конечно, ноль, но, по крайней мере, ожидаемых выпадов не последовало. Его дурной характер то и дело напоминал о себе короткими вспышками, а в основном он молчал, упорно не принимая участия в разговорах, нахохлившись в своем углу, как какой-нибудь злой тролль. Внешность у него была отталкивающая, что, в принципе, могли бы искупить иные качества — обаяние, великодушие, доброта, но таковые отсутствовали. Костлявый, сгорбленный, с большим крючковатым носом, наполовину облысевший. Остатки волос кучерявились и неопрятно торчали во все стороны. Кожа неестественной, болезненной бледности, которую еще подчеркивала густая черная растительность, покрывавшая все его тело. Хронически небритый, одетый в лохмотья, вечно босой, он являл собой карикатурный вариант бича, собирающего на пляже бутылки. Можно было подумать, что этот корабельный бзик заставил его играть роль человека, выброшенного на необитаемый остров. Или наоборот. Быть может, чувствуя себя загнанным, он начал строить кораблики от внутреннего разлада, втайне мечтая о спасении. Хотя это, разумеется, не значит, что он рассчитывал быть спасенным. Нет, он отлично знал, что выкарабкаться невозможно. В один из редких моментов благодушия он мне признался, что вот уже четыре года не выходит из квартиры.