Вячеслав Репин - Хам и хамелеоны. Том 2

Несмотря на то что в своих размышлениях Рябцев чувствовал что-то и вынужденное и, как бы то ни было, неопределившееся, зыбкое, он понимал, что сама логика, которую он нащупывал в себе, не обманывает его. Миром правят не люди, а Бог. Бог правит всем, в том числе властью. Которая правит людьми… Чем это можно опровергнуть? Кому не хотелось верить не в абстрактную силу добра, которую сама якобы Природа закладывает, как фундамент, в души некоторых людей, но в силу осознанную, рациональную. Ведь только так она способна что-то созидать, а не только скапливаться в массу, не только удерживать мир от полнейшего краха, до тех пор пока эта масса не станет критической.

Именно так устроен мир: всё возможное со временем становится необходимым, спрос порождает предложение. В этом смысле миром правит именно необходимость. А если так, то консенсус людей здравомыслящих давно должен привести к формированию реальной силы, причем спонтанно, сам по себе. Это неизбежно. Что, если эта организованная сила уже давно существовала в России и незримо удерживала под своим контролем глобальные процессы, происходящие в стране? Эдакое братство воинов-монахов, но в русском варианте? Что, если это братство сумело себя замаскировать и настолько изощрилось в искусстве лицедейства и мимикрии, что истинные его цели не поддавались анализу и любое соперничество с ним оказывалось заведомо обреченным на провал? Но тогда стоило ли относиться к этому однозначно?.. Всё тайное чревато тем, что так же тайно над ним можно взять контроль. Тайное созидательно в Божьих промыслах. В помыслах людских тайное разрушительно. Потому что человек, по большому счету, созидать не способен. Он может только пользоваться созидаемым Богом. В этом и просчитались в свое время тамплиеры — прародители современных тайных братств… В таком случае подход чеченца был не таким уж абсурдным, каким казался на первый взгляд. Не эти ли круги пытался расшевелить Кадиев?

В конечном счете, всё упиралось в тезис, от которого многие шарахались еще во времена службы Рябцева-старшего: Россия — страна, мол, особая. В силу своей исторической идентичности, в силу менталитета ее народа она, мол, способна мобилизовать свой потенциал только в экстремальных условиях. Русские не способны на поступательные половинчатые действия…

Однако это не избавляет человека от заложенного в его природу наследия — наследия Хама, как объяснил однажды владыка Ипатий. И если верить Книге книг, если вообще есть смысл в опыте прошлого, то это наследие — при проекции данного принципа на современную Россию — сегодня сводится буквально к надругательству над авторитетом, пусть и бессознательному, пусть без злорадства. Хотя и он, авторитет, не является зачастую столпом нравственности. Хотя и он не есть однозначно производное от добра, как и бездействие. Но вывод всё же напрашивался однозначный: воля, проявляемая в земных делах, замыкается на зле. Вот тут-то и заявляло о себе что-то надродовое, разуму недоступное… Увы, в стране, в которой он жил, непротивление злу вело к преумножению зла.

Но ведь и злом выкорчевать зло тоже невозможно. Тогда где же выход? В полном отмирании и в полном возрождении заново, на других началах и в обновленной репликации всего, что уже было или просто могло бы быть? Но не начнется ли всё сначала? По тем же законам отрицания, которые приведут всё к тому же надругательству?..

Вместе с возвращавшимся в подразделениявоенным людом разных родов войск и званий «зондеркоманду», как пошучивал над своей миссией полковник Однораз, по прилете в Моздок в тот же день переправили в Грозный. Расквартировали группу на территории подразделения ГРУ в Старых Промыслах. Офицерам отвели две полуподвальные каморки. Здесь и пролетели трое суток в полнейшем бездействии.

Новостей не поступало ни от Майбороды, ни из округа. Полковник Однораз теребил по телефону Шерстобитова, который всё еще находился в Моздоке, по каналам закрытой связи вновь и вновь выходил на Окатышева. Но в Петербурге твердили одно и то же — сидеть и ждать.

Полковник Майборода дал знать о себе только на третьи сутки. Он приехал вечером, к ужину, привез бутылку московской водки, котелок котлет и канистру питьевой воды, заверив, что от местной «радоновой» воды пользы столько же, сколько и от прославленного кавказского климата.

Небритый и заметно недосыпавший, полковник производил впечатление обидчивого добряка. Он напропалую острил, но по его усталым глазам Рябцев-старший понимал, что история с обменом — лишь одна из его неисчислимых забот и, скорее всего, не главная.