Герберт Розендорфер - Великие перемены

И не изобретут, как я предполагаю.

Я сразу понял — это было в конце лунного месяца, который большеносые называют «восьмой», а в действительности он десятый, [55] Октябрь, по-немецки Oktober, от латинского octo восемь. — Примеч. пер. если считать от начала года (очередная путаница!) — что смерть господина Ши-ми подошла к нему так близко, что все большеносо-врачебное искусство вместе взятое не сможет ее отогнать. Тихо, как всегда, я вошел в белое, своеобразно пахнущее помещение. Мне сразу же бросилось в глаза, что из тела господина Ши-ми удалены все трубочки. Его нос заострился, его череп, казалось, стал еще крупнее, его щеки запали еще больше. У него отросла белая борода. Ухаживающая дама сидела в комнате и ничего не делала.

Когда я вошел, она сказала, что «наши» дела очень плохи и поспешно удалилась.

Я присел у кровати. Снаружи начал заниматься день. Вокруг некоторых деревьев, на которых уже почти не было листьев, летали вороны. Мне часто приходилось наблюдать, что природа старается соответствовать нашему внутреннему состоянию.

Я выключил свет. Тот свет, что приходил снаружи, был не более, чем серой сеткой. Так я просидел довольно долго, но вдруг дверь открылась и в комнату вошли лысый господин и маленький мальчик. Бывают очень красивые лысины, придающие их владельцам неизъяснимое достоинство. Таким именно достоинством и обладал вошедший господин. Речь идет не о моем представлении о смерти — пока еще не об этом. По особой одежде я признал в господине священника.

Я встал, отвесил треть поклона и назвал свое имя. Маленький мальчик в белых одеждах и со всевозможными приборами в руках включил свет, а священник слегка поклонился мне и тоже назвал свое имя: Э Пи-ско Сен. Внимательно оглядев меня, он сказал:

— Насколько я понимаю, вы не являетесь родственником выдержавшего государственный экзамен господина ученого Ши-ми?

— Нет, — ответил я. — Я его друг.

— Верите ли вы в Бога? — спросил он очень осторожно и вежливо и протянул мне маленький предмет: две скрепленные крест-накрест балки, а yа них тот самый прибитый гвоздями И Су.

— Я конфуцианец, — тихо сказал я. — Но я привык с уважением относиться к любой форме почитания Бога.

Он дружелюбно поклонился.

— Мне выйти? — спросил я.

Он мягко взял мою руку в свою и сказал:

— Мы стоим у постели доброго человека — я был с ним достаточно знаком — который собирается отойти в мир нам неизвестный. Кто знает истину? Спокойно оставайтесь здесь.

Он трижды дотронулся до головы и груди господина Ши-ми, произнес несколько тихих молитв, помазал лоб умирающего и снял тем самым, как он мне прошептал, все вероятные невинные грехи с души господина Ши-ми.

Я однако не верю, что душу господина Ши-ми отягощали какие-либо преступления.

Это была, в общем и целом, тихая и достойная церемония, и я радовался, что присутствовал на ней. Я только опасаюсь, что далеко не все священники различных большеносых религий обладают веселым добросердечием высокочтимого Э Пи-ско Сена.

После церемонии опять пришла ухаживающая дама, и спустя некоторое время господин Ши-ми вздохнул погромче, поднял подбородок, открыл глаза и посмотрел на свет на потолке. Потом его рот чужим голосом произнес непонятное слово, и он умер.

У меня было такое чувство, что в этот момент он стал еще уже. Со сложенными на одеяле руками он казался мне смирным и послушным ребенком.

Несколько дней спустя состоялась церемония по случаю смерти, а затем захоронение. В этом мире мертвые хранятся в специально для этого оборудованных холлах для умерших — чтобы смерть ни в коем случае не вошла в дом живых! — и их или деликатно сжигают, или, как у нас, закапывают в землю. Для этого служат кладбища, и могилы украшаются или обтесанными камнями, или перекрещенными балками из железа и тому подобного, а в некоторых случаях и статуями. На панихиду пришло много людей, но кроме господина Те-хоу я не знал никого. Я встал позади всех и прислушался к музыке. К моей радости и, вероятно, к радости души усопшего господина Ши-ми звучал тот кусок из Небесной Четверицы мастера Бэй Тхо-вэня, который он особенно любил. Господин Высокочтимый священник Э Пи-ско Сен произнес прекрасную речь, на гробе лежало много цветов, и после того, как его опустили вниз, все по очереди выразили соболезнование каким-то одетым в черное людям (потому что черный цвет у них — цвет траура); я сделал то же самое, хотя мной владело какое-то неопределенное чувство, что выражать соболезнование они должны были мне.